Книга Скучающий жених - Барбара Картленд

– Если вы имеете в виду мое сердце, то ответ – «да», – без лукавства подтвердила Лукреция. – Может быть, это поможет мне стать актрисой, я не знаю. Я вам говорю одно: мне необходимо казаться искушенной, и ради этого я готова целиком отдать себя в ваши руки. Я хочу, чтобы вы научили меня держаться, говорить, кокетничать, улыбаться и, самое главное, одеваться так, как свойственно светским красавицам.

Режиссер смотрел на Лукрецию с изумлением, а потом сказал:

– Правда ли то, что я слышу? Потому что если это так, то я нахожу это предложение чрезвычайно заманчивым. Не скрою, деньги меня интересуют, мисс Хедли, но не только они. Как режиссер, как драматург и как человек, который посвятил себя театру и знает цену талантливым актерам, я не могу вообразить ничего более захватывающего, чем превращение распускающегося весеннего бутона в ослепительный летний цветок.

Он секунду стоял, рассматривая девушку, а затем сказал:

– Снимите плащ.

Она повиновалась: расстегнула пряжку и позволила плащу бесшумно соскользнуть.

Платье на Лукреции было из ее лучших, сшитых по последней моде нарядов – белое, газовое, расшитое мелким жемчугом, с рюшем по подолу и кружевной отделкой на груди.

Платье было дорогим, и его фасон был выбран специально для юной девушки. Выбирать его для бала помогала Лукреции тетушка Алиса в одном из самых знаменитых магазинов на Бонд-стрит. На балах недостатка в кавалерах у Лукреции никогда не было – на каждый танец претендовала целая вереница поклонников.

Одровски продолжал молча смотреть на Лукрецию. Девушка чувствовала, что несмотря на бриллианты, сверкавшие у нее на шее и в ушах, и на ее уверенный тон, режиссер не обманывался на ее счет – перед ним стояла юное, взволнованное, смущенное существо.

В комнате воцарилась тишина, и, помедлив, Лукреция с тревогой спросила:

– Вы сможете это сделать?

– Пройдитесь по комнате, – словно не слыша ее, приказал Одровски.

Она сделала, что ей было велено.

– Мне нравится то, как вы движетесь, но вы делаете это очень по-английски, – сказал он.

Лукреция улыбнулась.

– Я знала, что вы так и подумаете, а ведь я на четверть француженка.

– Mon Dieu[5], но это же замечательно! – воскликнул Одровски. – Мадемуазель, открою вам: мой отец был француз, а мать – русская. Но поскольку сейчас французы, скажем так, не очень популярны – я, упоминая о своих родителях, заставляю их поменяться национальностями.

– Очень осмотрительно! – заметила Лукреция.

– А кроме того, в названии труппы «Петербургские актеры» есть нечто экзотичное, не правда ли?

– Романтика неизвестного! – согласилась Лукреция.

– Я буду давать вам уроки на французском, – продолжал Одровски. – Эта речь легче слетает с моих губ, чем английская, и это язык утонченности.

Усмехнувшись, он продолжал:

– Только англичане возводят юность в культ! Французы отдают предпочтение опыту. Во Франции женщине будут оказывать внимание, пока она не сойдет в могилу, в Англии все иначе. Совсем иначе! К тому времени, как она достигнет сорока лет, ее уже считают чуть ли не старухой! Mon Dieu, какое отвратительное слово!

Лукреция засмеялась.

– Я буду рада брать у вас уроки на любом языке, – сказала она. – Вот только времени у меня очень мало, мсье.

– Сколько именно?

– Три недели.

Он развел руками.

– C’est impossible![6]

– Надеюсь, что нет, – возразила Лукреция, – ведь у вас ученица, готовая усердно работать.

– Ну что ж, – ответил мэтр. – Тогда мы договорились! Но я заставлю вас трудиться до изнеможения. Мои актеры скажут вам, как я бываю педантичен, обучая их актерскому мастерству, – даже когда у нас достаточно времени, а они хорошо знают свои роли.

– Я не боюсь!

Лукреция пересекла комнату и присела к столу.

– Я привезла с собой банковский чек, – пояснила она. – Назовите мне сумму, которая вам необходима.

Одровски секунду поколебался. Потом он назвал сумму, хотя и большую, но, по представлению Лукреции, не запредельную для финансирования новой постановки.

Аккуратным ровным почерком она заполнила чек и поставила свою подпись с красивым росчерком.

– Когда мы начнем? – спросила она, повернувшись к режиссеру с улыбкой.

– Чем вы сегодня заняты?

– У меня нет планов на этот вечер, – ответила Лукреция, – я собиралась посмотреть ваш спектакль. Потом, если это возможно и если вы будете свободны, я хотела бы пригласить вас на ужин.

Мэтр улыбнулся.

– А как же ваша репутация, мадемуазель?

– Мы можем пригласить кого-нибудь из знакомых, – ответила Лукреция, – или, еще лучше, поужинать там, где нас никто не увидит. Но в этом вопросе я должна положиться на вас.

– Вы излишне доверчивы, – задумчиво сказал он. – Откуда вам знать, что я вас не соблазню? Вы ведь весьма привлекательны.

– Во-первых, я умею о себе позаботиться, – ответила Лукреция, – а во-вторых, не могу поверить, что вы, амбициозный режиссер и актер, директор театра, готовы ради женщины лишиться чека, который лежит у вас на туалетном столе.

Айвор Одровски, запрокинув голову, расхохотался.

– Вы мне нравитесь, более того, я вами восхищаюсь! – признался он. – Уверяю вас, мисс Хедли, заниматься с вами будет для меня удовольствием, и интуиция подсказывает мне, что задача эта весьма выполнима. Иначе получение подобного гонорара может отдавать мошенничеством!

– Я готова к любому риску, – сказала Лукреция. – Но позвольте мне заметить, мсье, что я тоже весьма честолюбива. Меня удовлетворит только совершенный результат. Для меня недостаточно будет идеально выучить свою роль, я должна быть уверена, что никто не сможет меня разоблачить. Моя игра не должна быть раскрыта, хотя мне и придется иметь дело с людьми многоопытными.

– Полагаю, речь идет об одном ценителе, не так ли? – проницательно заметил Одровски.

– Уточнение принимается, – улыбнулась Лукреция.

– Салютую в вашу честь, мадемуазель! – ответил ей мастер.

С этими словами он склонился над рукой девушки и поцеловал ее.

Этот поцелуй отнюдь не был формальным, в течение нескольких секунд его губы прижимались к ее руке, и Лукреция догадалась, что это было своего рода испытание.