Книга Маша Регина - Вадим Левенталь

Было еще вот что. В день, когда Маша спускается в школу без волос — учителя выдыхают: господи, Маша, что вы с собой сделали! — девчонки все понимают: радикально! — а мальчишки по старой привычке дразнятся: слушай, а это не заразно? — Маша чувствует себя центром внимания и не может не расценить этот факт как своего рода предательство. Жест, который должен был лишить ее пола, сделать ее невидимой для радаров, произвел нечто прямо противоположное. Из девочки-из-десятого-«б» Маша вдруг стала лысой — девочкой, о которой все говорят, на которую все смотрят и которую, когда она идет после второго урока на обед, останавливает в коридоре Коля из десятого «а» и говорит, что ей очень идет, что она очень красивая, то есть она и раньше была очень красивая — Маша звереет — и что ее ничто не испортит, то есть он не это хотел сказать, Маша обходит его — да отстанешь ты от меня?!

Коля будет скрипеть зубами и мотать головой каждый раз, когда в памяти будет всплывать этот неловкий разговор. Маша поймет, что случилось, только через месяц-другой; Даша как раз в тот день откроет для себя: бог есть любовь! — и с расширенными, как у всякого первооткрывателя, глазами постарается убедить в этом Машу — и Маша в ответ хмыкнет: ну да, пути ее неисповедимы.

Длинные взгляды, которыми Коля смотрит на Машу, когда она проходит по коридорам общежития или когда она ест в столовой, щекочут Машину спину, но не более того. Когда она обнаруживает в своих тетрадках и карманах сложенные вчетверо листочки с восторженными, трогательными стихами (понять, кто их сочинил и максимально внятным почерком переписал на листочек, нетрудно — зря он волновался и вглядывался дольше обычного: поняла — не поняла), Маша ловит себя на ощущении, что вообще-то ничего неприятного в этом нет. Волнует ее только одно. Пока ей удается держать при себе Дашу всякий раз, когда Коля заходит к ним в комнату. Но по Дашиным глазам она видит, что та готова улизнуть в любой момент. Даша не понимает, в чем проблема: Машка, ты что! шикарный парень, это же любовь! Спорить нечего: Коля пишет стихи и играет на гитаре, он заводила и лидер класса — девчонки не вешаются на него только потому, что романтически настроенных девчонок нет: что с ним? мороженое есть? — таких всегда желают другим. Рано или поздно Маше придется ему что-то говорить — и она страшно не хочет его обидеть. В конце концов, должен же он сам понять. Не понимает. Прощаясь, он ловит Машину ладонь и целует ее, в его глазах на пол-лица — нежность, пальцы дрожат и полыхают, стихи через один становятся тоскливыми.

Ближе к Новому году, незадолго до каникул, в комнате у Маши и Даши собираются девочки. Тихо выпив две бутылки вина и покурив в форточку, девочки начинают громко обсуждать вопрос: должна ли девушка, за которой достаточно долго ухаживал молодой человек (допустим, что он дарил ей подарки и цветы, платил за нее в ресторанах и клубах), соответствующим образом расплатиться с ним или, как выразилась сторонница противоположной точки зрения, для мужика это лотерея: выиграл — радуйся, проиграл — извини, тут не магазин. Машу мутит от крашеного спирта и от циничности ее одноклассниц и вдруг передергивает от понимания, что этот же вопрос с неумолимостью разрушителя (смешно не поддаваться, — сказал бы А. А., но Маша не читала Бродского) вламывается и в ее судьбу. Не в том дело, что Коля ей не нравится — так вопрос не стоит. Но она чувствует, что это не ее сюжет. Она просто не может себе представить, как она будет с ним, кхм, гулять. В этот момент она твердо решает завтра же сказать Коле, что он очень симпатичный, но.

На следующий день (последний перед каникулами) Маша помнит о своем себе обещании и напряженно ищет предлог его нарушить. И может быть, она в конце концов нашла бы его, но ближе к вечеру (Даша еще сдает какую-то контрольную) в комнату приходит Коля и, заметно нервничая, говорит ей «я тебя люблю». Маша задерживает дыхание, чтобы на выдохе сказать ему, но язык ее вязнет во рту: она понимает, что что бы она сейчас ни сказала, все будет, в сущности, то же, что ей уже сказал Рома, которого она никак не выкинет из головы. Маша вцепляется пальцами в колючий ежик волос и молчит, молчит, молчит. Коля ждет, потом тихо говорит «извини» и уходит. Маше хочется плакать; она восстанавливает в памяти свое состояние, в котором она была, когда Даша здесь, в этой комнате, намыливала ей голову, и ей кажется, что если бы не это, ничего бы не случилось.

Из того момента, когда Даша снимает с Машиной головы склизкие рыжие пряди, стряхивает их в ведро (на пол шлепаются комки густой пены), а Маша наблюдает за ней (и за собой) в маленькое овальное зеркало, прислоненное к настольной лампе, и ей весело и тоскливо, — из этой точки тянется (как в развеселой кинокомедии, когда надо показать на карте передвижения героев) пунктирная линия в зимний, горящий рождественскими огнями Кёльн, куда на фестиваль молодого европейского кино Маша привезла только что смонтированных «Гугенотов» и где Рома поймал ее на фуршете по поводу открытия, и потом без малого неделю между показами и семинарами они шатались из кнайпе в кнайпе (в одном из них и прозвучал ее укол, вызвавший у Ромы поток извиняющегося бормотания: Евгеньев, ты бы постеснялся так ко мне прилипать после всего…), и наконец на пятый день Маша привела его в свой номер, в окне перемигивались красно-зеленые гирлянды, и было понятно уже, что теперь произойдет то, что должно было произойти восемь лет назад: отставив стакан с минералкой, он притянет ее к себе, поцелует и стащит с нее футболку. Момент длится, Рома подается в ее сторону и снова хватается за стакан, Маша молчит, сжимает руками колени (она сидит с ногами в кресле), и в голове ее проскальзывает искра понимания: не в том дело, что он стеснялся ее, а в том, что боялся. Он не поверил бы, даже если бы она прямо сказала ему, что все, что ей нужно, — это его тело и, главное, руки, плечи, губы, ей тогда не нужен был он сам, его время и свобода. Все, что она хотела, это чтобы он обнял ее и раздел, и самой раздевать его, а все остальное, о чем он говорил ей в пустой курилке, когда она пришла в институт в третий раз, предпоследний, мол, не хочет ее обманывать, будто любит, потому что не любит, и не хочет, чтобы она жалела потом, ты очень красивая, ты найдешь себе мальчика, который очень-очень будет любить тебя, и скажешь мне спасибо (от фальши в его голосе Машу и теперь еще передергивает, Рома беспокоится: холодно? — да, кажется, замерзла), — все это глупая ерунда, заплывшая в ее жизнь из какой-то совсем другой истории («другой оперы», — шутит про себя Маша и сдерживает улыбку, потому что Рома уже тянет руку со стаканом к столику).

И вот, когда наяву сбывается то, что наполняло беспокойством ее ночи восемь лет назад (и семь, и шесть), — внимательные Ромины глаза приближаются и пересекают границу, отделяющую чужое от своего, другого от меня, — Маша ловит его ладонь и прижимает ее к своей щеке, отвечает на его осторожный поцелуй, и перед тем, как сосредоточиться на тепле их общего теперь тела, перед ней на секунду приоткрывается страшная, полная тоски яма, и из нее просверкивает откровение, которое, прежде чем погаснуть, успевает свернуться в обессмысленную формулу: секс — дело молодых.

Секс есть проблема, которая должна быть поставлена. Девочки, окружающие Машу в школе, наэлектризованы сексом по самые уши. Чаще всего они говорят о сексе, разговоры эти бесконечны и по сути невинны, хотя Маша не раз краснеет от глупых подробностей и еще — когда ей приходится мотать головой вместо ответа на вопрос Маша, а ты еще не?.. Девочки смотрят на Машу покровительственно, предлагают советы и потом снова переключаются на отчеты о клубах, свиданиях, звонках, — одноклассники, студенты, курсанты, учителя — всякий попавший в поле зрения мальчик становится предметом разговора и оценки, и при этом все девочки мечтательно прикрывают глаза, когда речь заходит об А. А. (и это даст повод девочкам весной шептать за Машиной спиной, что, мол, в тихом омуте). Однако, слушая эти разговоры, Маша с удивлением понимает, что о самом сексе, сексе как таковом, речи нет. Проблема эта занимает ее, и ощущение, которое у нее появляется и которое разрешится в мысль много лет спустя, — вот оно: вглядываясь в секс как таковой, сохраняя честность, отставляя соблазн решить его как что-то из того, что через секс себя только проявляет — производство детей, удовольствие, тщеславие, власть, бизнес, — нужно признать, что существо секса есть молодость.