Книга Ярость богов - Елена Чалова

В конце концов «Хоуп» оказался у Эвелин Уолш Маклин – богатой дамы из Вашингтона. Ее муж спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме, сын попал под машину в раннем детстве, а дочь покончила жизнь самоубийством, наглотавшись таблеток. И уже после смерти миссис Маклин, завещавшей свои драгоценности внукам, ее любимая внучка погибла в возрасте двадцати пяти лет.

Наследники продали камень торговцу драгоценностями Гарри Уинстону. Как ни странно, ничего плохого с ним не случилось. Возможно, он просто был здравомыслящим человеком, которому не ударило в голову его богатство. Одно время он выставлял алмаз на всеобщее обозрение, собирая деньги на благотворительные цели. Но затем Уинстон подарил его Смитсоновскому институту в Вашингтоне.

Мири перевернулась на другой бок и решила, что нет над бриллиантом никакого проклятия. Просто времена было такие, ну и люди, конечно, тоже. Жадность, интриги. В свое время она немало читала про Жана Батиста Тавернье и решила для себя, что этот человек ей нравится.

Тавернье был великим путешественником, несколько раз побывал в Индии (которая в те время была фактически недосягаема для европейцев) и пользовался всеобщим уважением как человек исключительной честности. Как таковой он и пострадал: когда уже в преклонном возрасте ювелир возвращался с Востока, намереваясь уйти на покой, его обобрал собственный племянник. Старик хотел было вернуться в милую его сердцу Индию, но на дорогах было неспокойно. Он кинулся в Париж – там свирепствовала чума. И тогда неисповедимые пути занесли его в Московию, где он и умер, оставив в наследство приютившему его купеческому семейству несколько драгоценных камней.

И вот теперь перед Мири лежало письмо некоего Огюста Тавернье: сын того непорядочного племянника пересказывал в назидание детям историю о том, как разбогател его отец, и особо подчеркивал, что нескольких камней, принадлежавших дяде, тот так и не нашел. «Отец мой уверен был, что Тавернье владел рубином, который в легендах известен был как “Ярость богов”, а также изумрудом, названным “Ледяное сердце” за необычную форму и волшебные свойства. Кроме того, во владении мессира Жана-Батиста находились парные звездчатые сапфиры “Глаза Изиды” и необычной формы цилиндрический бриллиант, испещренный надписями древнего заклинания». Далее Огюст умолял детей еще раз самым тщательным образом обыскать поместье и дом, где останавливался мессир Тавернье в периоды своего пребывания на родине. Ибо камни нигде не появились, а значит, старик спрятал их так хорошо, что пока никто не смог найти его сокровища.

Ночь полнилась обычными урбанистическими шумами, за окном дышал большой город, а Мири обняла подушку и стала мечтать о том, как отправится на Рождество к бабушке и привезет ей в подарок не только красивую ширму, но и старинный документ, и совершенно фантастическую историю о драгоценных камнях, которые так и покоятся где-то, надежно укрытые мессиром Тавернье.

Уже в полусне она вспомнила отрывок из старой книги, где рассказывались истории знаменитых драгоценностей. Там говорилось и о «Ярости богов». Этот камень нес с собой еще большие несчастья, чем алмаз «Хоуп». История обретения камня ювелиром Тавернье всегда казалась Мири фантастической… Что же там говорилось, в той книге?

– Раз уж теперь ты мой придворный ювелир, то изволь приняться за работу.

Наместник германского императора в Венгрии взирал на ювелира сверху вниз. Вообще-то, роста наместник был небольшого, но сейчас восседал на троне, украшенном шкурами, дабы подчеркнуть свое богатство и роскошь (и чтобы не так холодно было). Его светлые волосы поседели и спадали на плечи неаккуратными прядями, породистое лицо германского аристократа оплыло от сладкого венгерского вина и жирной пищи. А уж одежда! Для француза, прибывшего из Парижа, смешно было видеть такую простоту и отсутствие намека на моду. Но наместник был в Венгрии царь и бог, и Тавернье склонился в низком поклоне. Расцвел улыбкой и воскликнул:

– Почту за честь! Такое высокое доверие делает меня счастливым…

– Ох уж и сладкоречивы вы, французы, – буркнул наместник. – Потому вам никто никогда и не верит. Ступай.

И, отвернувшись от ювелира, он сосредоточился на делах более насущных: в южной провинции опять назревает бунт, а армии еще не плачено, и как-то быстро растворились деньги, выделенные на содержание лошадей…

Тавернье отвесил широкой спине наместника низкий поклон и все с той же улыбкой оборотился к придворному казначею. Ему пришлось сделать над собой значительное усилие, чтобы улыбка не пропала сразу, так не понравился ему местный казначей. Но француз умел владеть своими чувствами и лишь через несколько достойных секунд позволил себе принять выражение сосредоточенности и внимания, приличествующие важности полученного задания.

– Я к вашим услугам, господин казначей, – он опять поклонился. Не так низко как наместнику, само собой, но лестью отношения не испортить, а придворный казначей для придворного ювелира лицо первостатейной важности. Казначей лишь моргнул, на поклон не ответил, невежа, повернулся и пошел вперед, указывая путь. Тавернье шел следом, сохраняя на лице выражение сосредоточенности и важности предстоящей миссии. Но думал он о казначее и о том, что в этот раз ему не повезло. Вряд ли удастся наладить хоть какие-то отношения с этим человеком. Да что там отношения! Этим истуканом можно детей пугать. Такое впечатление, что произвела его на свет не земная женщина из плоти и крови, а вырос он из бледной плесени в углу какого-нибудь мрачного подвала, куда никогда не проникало солнце. Кожа казначея имела не розовый, а пепельный оттенок, бесцветные желтоватые волосы сосульками свисали вдоль неправдоподобно худого лица. Глаза водянистого цвета – то ли серые, то ли голубые – не разобрать. Вот как есть стылая водица в пруду. Тавернье поежился и плотнее завернулся в подбитый мехом плащ. Сыро тут и холодно. И куда же эта немощь бледная ведет его? Никак в подвал? Ох, спаси нас, дева Мария, страх какой! И сам замок-то не слишком красив и приятен для жизни, здесь нет солнца и света, никаких тебе смешливых и хорошеньких служанок, одни суровые воины да старухи какие-то шныряют… Но подвалы – это вообще ужас! Да и кто хранит казну в подвале? А если набег? Пожар? Надо будет как-нибудь потом осторожно намекнуть, что имело бы смысл устроить тайник неподалеку от спальни наместника, чтобы все было под рукой, так сказать.

А пока француз осторожно спускался по не слишком ровным ступеням, подобрав полы плаща и морщась от запаха сырости и еще чего-то мерзкого. Наверняка и темницы где-то тут неподалеку… Так и есть – из темного тоннеля потянуло нечистотами, и даже донесся стон. Тавернье приостановился было, но следовавший за ним солдат с факелом непочтительно ткнул француза кулаком в спину и просипел что-то на своем варварском наречии.

Вот и дверь. Казначей извлек из-под плаща тяжелый ключ и, передав факел солдату, принялся отпирать замок. Потом забрал у солдата факелы и тот отворил тяжеленную – дуб, окованный железом – дверь.

Казначей и Тавернье вошли внутрь, солдат передал им факел, а сам остался снаружи.