Книга Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

Удивленный, я посмотрел на часы: шесть вечера. Должно быть, пациент не получил мое сообщение. Ошибкой было верить в то, что темнота могла поглотить окружающий мир. Он не только продолжал существовать, но и упорно преследовал меня там, где у меня не было желания встречаться с ним.

Я зажег лампу и пошел открывать.

Это действительно оказался мой пациент.

Он бросил на меня удивленный взгляд.

– Я рано пришел? Такое ощущение, что вы меня не ждали.

И с грустным видом добавил вполголоса:

– Приходить раньше – в этом я специалист.

Временами ему нельзя было отказать в чувстве юмора. «Я преждевременный семяизвергатель», – объявил он мне в нашу первую встречу, как если бы речь шла о ремесле или почетном отличии. Возможно, это и побудило меня взять его на психоанализ. Ему это было нужно. Несмотря на большой успех в профессиональном плане – он пользовался авторитетом, управлял крупной компанией, занимающейся информационной поддержкой, – его личная жизнь не удалась. Боязнь женщин и особенно его неумелость с ними поддерживали только его чувство печального одиночества. Вот почему он возлагал большие надежды на психоаналитическую работу. Он редко пропускал сеансы. Я не решился отослать его домой.

Я подвинулся, чтобы дать ему войти и, как с Математичкой, попросил его посидеть немного в комнате ожидания.

Однако все оказалось не так просто, как в прошлый раз.

Прикосновение к Ольге было мне противно. Она была ледяной, но дело не в температуре, а в запрете, как если бы мертвый, чтобы защититься от живых и не имея другой возможности, производил парализующий разряд, подобный электрическому, отбивающий всякое желание притрагиваться к нему. Но Семяизвергатель ждал, и мне было необходимо пройти через Ольгины объятия. Превозмогая отвращение, я обхватил ее за плечи и перевернул. На спине она оказалась единым целым, в той же позе, в какой лежала на животе: согнутые ноги и вывихнутые руки – одна спереди, другая за спиной. Она походила на кусок цемента, совершающий оборот на сто восемьдесят градусов. Трупное окоченение заканчивается только через семьдесят два часа, но ледяной холод, в котором я ее оставил, должно быть, ускорил этот процесс. Я схватил ее за пиджак, свалил на ковер, потом приподнял кушетку и, придерживая ее, ногой придвинул Ольгу к стене. Потом опустил кушетку и изо всех сил надавил сверху, как на плохо закрывающийся чемодан. После нескольких попыток мне удалось вернуть ее в первоначальное положение. Ольга была надежно спрятана под ней. Возможно, это положило конец фиксированности ее членов? Но у меня не было времени в этом удостовериться, главное, что ее не было видно. В этом отношении мне показалось, что результат ни в чем не уступал тому, которого я достиг, принимая Математичку.

В отличие от нее, при входе в кабинет Семяизвергатель не проявил особого волнения. Он снял пальто, повесил его на вешалку рядом с дверью и лег на кушетку. Обычный ритуал, которому он спокойно подчинялся. Я смог бы поверить, что сеанс был почти обычным, если бы, усаживаясь в кресло, не заметил, что кушетка стоит неустойчиво. В спешке я утратил бдительность. Из-за того, что тело Ольги было недостаточно сдавлено, оно мешало одной из ножек кушетки опуститься на пол. Кроме того, я с ужасом увидел, что ее голова немного высовывалась из-под кушетки. Она была воскового цвета, а глаза пристально смотрели на меня, как если бы она не хотела упустить ничего из сеанса, в то время как ее язык, казалось, облизывал ковер. Чтобы отвлечься от нее, я смотрел на «Двадцать четвертый день». Но ее глаза и язык не давали мне покоя настолько, что я уже приготовился к тому, что они появятся на картине.

Что касается пациента, он, казалось, совершенно не был обеспокоен положением кушетки.

– Если бы вы знали, насколько подозрительно я отношусь к сексу, – вздохнул он. – Никогда мне не удавалось получить удовольствия, которое он обещает. Однако мысли о нем неотступно преследуют меня. Все это из-за женщин! Не то чтобы я сердился на них за это, но нужно признать, что они являются причиной всех бед. Долго верили, что секс является мужским делом. Какое заблуждение! В действительности, это женская прерогатива, ведь они без конца об этом думают. Достаточно посмотреть, как они одеваются. Под пальто вы видите легкие ткани, платья с глубоким вырезом, с разрезами, голые спины, облегающие брюки, сверхкороткие юбки, сетчатые чулки – все, что нужно, чтобы привлекать мужчин. Я стараюсь не думать об этом, но они повсюду. Везде они расточают обещания удовольствия. Как этого избежать? Как только вы встречаете одну из них, какой бы далекой от этих тривиальностей она вам ни казалась, в какое бы изысканное место вы ее ни пригласили поужинать, от этого никуда не денешься. С самого начала она пытается продать вам свою генитальность. Другого слова и не подберешь. Как только вы оказываетесь в близких отношениях, она довольна. Но эта близость стесняет меня, эта влажная интимность, когда разговаривают низким голосом, обмениваются заговорщическими взглядами, когда руки и тела слегка касаются друг друга, а будущие ссоры не за горами. Уже пахнет постелью. Я принимаю этот запах за чистую монету, и все кончено, еще даже не начавшись. В библии написано: «Они видя не видят и слыша не слышат». А я наслаждаюсь, не наслаждаясь. Вот почему я посещаю сеансы психоанализа. По крайней мере, здесь – благородная интимность, место воспаряющего духа, где держат дистанцию и сохраняют осанку. Можно говорить обо всем, и об этом тоже, не теряя достоинства. Мы в приличном обществе…

Ну, раз он так говорил! Глядя в окно, я заметил Май Ли, которая переходила улицу. Она ушла, не предупредив меня. Вероятно, боялась повторения вчерашнего. Она остановилась перед «Ланчей» и долго смотрела на нее, время от времени поднимая глаза на окна моего кабинета. В то же мгновение из темноты появился Герострат. Я этому удивился, так как он должен был изображать Деда Мороза в своем магазине. Мое изумление усилилось, когда я увидел, что он заговорил с ней. Правда, он разговаривал со всеми, но было странно, что Май Ли, не слишком словоохотливая, так любезно ему ответила. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что они говорили друг другу. Герострат, казалось, объяснял ей что-то, показывая на окно моего кабинета, в то время как она с одобрительным видом кивала головой. Но холод, вероятно, положил предел их дискуссии, так как они не задержались на улице. Май Ли пошла вверх по скверу д'Анвер к метро, Герострат немного подождал, и, прихватив свою сумку на колесиках, двинул к улице Данкерка.

Тем временем Семяизвергатель продолжал свой гимн аналитической практике.

– Когда я говорил, что мы в приличном обществе, я имел в виду не только вас, но и пациентов, которых встречаю в комнате ожидания. С ними я хорошо себя чувствую, это мои собратья по несчастью. Мы как одна семья. Семья тех, кому неловко в собственной шкуре. Семья, не охочая до чужих тайн, где каждый остается при своем и не лезет к другим. Наши отношения ограничиваются взглядами, которыми мы обмениваемся, чтобы приветствовать друг друга. Но эти взгляды делают нас бесконечно более близкими, чем ночь, проведенная в одной постели.

Мне было интересно, как долго он собирался продолжать развивать эту тему, и тут его слова заставили меня насторожиться.