Книга Кольцо Соломона - Михаил Палев

* * *

Тавров лег спать в десять часов вечера. В Москве он ложился далеко за полночь, но, невзирая на это, бессонница его не замучила: он уснул почти сразу и проспал до семи утра. Тавров уже забыл, когда вставал в такую рань – благо, пенсия и владение детективным агентством позволяли выбросить будильник, – однако чувствовал себя великолепно. Слегка размявшись во дворе, Тавров вернулся в дом. Зверев уже накрыл стол: яичница с грудинкой и сыром источала немыслимый аромат, а от золотистого бока самовара исходило уютное тепло. Сам Зверев пил молоко из стакана. Увидев Таврова, он кивнул на трехлитровую банку и предложил:

– Пей, Валера! Свежайшее, утренняя дойка! Я его уже охладил, а то не каждый парное любит. Пей!

Тавров с удовольствием выпил кружку молока со слоем сливок. Он ничего не имел против продукции Вимм-Билль-Дан, но «Домик в деревне» не жаловал. А настоящее деревенское молочко Тавров пил словно живую воду: жадно и ненасытно. Хотя врачи утверждают, что в его возрасте вредно… Впрочем, зачем нужны доктора в деревенской глуши?!

Пей кристально чистую воду, вкуснейшее молоко, дыши чистейшим воздухом, слушай тишину, и ты поймешь смысл жизни, скрытый в тебе самом.

* * *

После завтрака Тавров напомнил Звереву:

– Как насчет осмотра дома Федорова?

– Да хоть сейчас! Смотреть там особо нечего. Виталик, а ты с нами пойдешь?

Скавронов уже осматривал дом, но пошел снова, явно надеясь, что Тавров «незамыленным» взглядом углядит что-нибудь интересное.

Дом Федоровых, сложенный из толстых темно-коричневых сосновых бревен, казался очень мрачным, несмотря на резные наличники. Излишне мощный для одноэтажного бревенчатого пятистенка фундамент из валунов выползал из-под земли, напоминая остатки некогда грозной крепостной стены, а темные глазницы окон неприветливо смотрели на незваных гостей. Стариной веяло от каждого потемневшего бревна в стене и от каждого замшелого камня фундамента: казалось, что дом олицетворяет собой Вечность – пройдут столетия, а он все так же будет неодобрительно смотреть темными глазницами окон на непрерывно меняющийся мир.

– Н-да… Я примерно так и представлял себе обитель колдунов, – пробормотал Тавров. – Внутри дома, наверное, полно черных котов, сов и летучих мышей?

– Ну, ты даешь! – рассмеялся Зверев. – Обычный дом, только старый очень. Заходи, не бойся!

Обстановка соответствовала внешнему облику: в большой комнате большую часть пространства занимали огромная русская печь и соревнующийся с ней размером старинный дубовый буфет с большим количеством ящиков, ящичков и дверец. За стеклянными дверками буфета просматривалась незамысловатая посуда из толстого фаянса, среди которой гордо поблескивали благородным светом старинного хрусталя графин и рюмки на толстых ножках. Остальное пространство занимал большой кожаный диван, неведомыми путями попавший сюда из какого-нибудь губернского учреждения, и простой стол из почти черных толстых дубовых плашек. И еще бросалась в глаза торчащая из стены устрашающего вида деревянная когтистая лапа: при ближайшем рассмотрении Тавров понял, что это всего лишь обработанный кусок древесного корня.

– Медвежья лапа, – пробормотал Тавров.

– Что? – переспросил Скавронов.

– В письме отца Иоанна упоминалась деревянная медвежья лапа, – пояснил Тавров. – Похоже, не правда ли?

– Вид суровый, но на медвежью лапу не похоже, – с сомнением заметил Скавронов. – Впрочем, мы ее тоже тщательно осмотрели, никакого тайника не обнаружили. Да и где взяться в бревенчатых стенах тайнику?

Тавров уселся на потертый кожаный диван. Что-то казалось ему странным, и он не сразу понял, что именно. Потом вдруг осенило: на стенах отсутствовали непременные для любого такого дома фотографии хозяев и их родственников.

– И сколько поколений колдунов Федоровых прожили здесь? – спросил он у Зверева.

– Об этом наших старушек спрашивать надо, старожилок деревенских, – ответил Зверев. – Они помнят, если, конечно, от старости не соврут. А я в этих местах с 1993 года живу, то есть с тех пор, как в отставку вышел. Старика Федорова Ивана Федоровича не застал, но по рассказам деревенских старожилов кое-что знаю. Почитали его за колдуна, но уважали сильно: ведь он всю деревню лечил, отказа никому не было, и подношений за целительство свое не брал. Во время войны по заданию партизан стал старостой, однажды целый отряд карателей в партизанскую засаду заманил – ни один гад от возмездия не ушел! Самого его гестапо арестовало, и семью его тоже. Федорову удалось бежать чуть ли не из петли, а вот семью спасти не смог: так и погибли в фашистском застенке и жена, и дети. После войны новой семьей обзавелся, да только не жили его дети: все мертвенькими рождались. И вдруг привалило счастье: родился Федор. Жена вскоре после родов померла, а сынок вырос, ушел в армию, а уж после армии – как и большинство деревенских парней, – в Донце не вернулся, поехал в чужие края счастья искать. Говорят, что в конце перестройки этой злосчастной старик Федоров заболел тяжело. Тогда еще колхоз был в наших местах, так председатель, памятуя о партизанских подвигах Федорова, хотел его в санаторий ветеранский определить: дескать, и уход там достойный, и лечение. Но старик отказался наотрез: сына, говорит, дождусь, а там видно будет. А где же его искать, сына, если он весточку то из одного города пришлет, то из другого? Как в песне поется: «Мой адрес Советский Союз». Но, видать, действительно старик колдуном был: сын вдруг приехал, а на другой день Федоров-старший и помер.

– И как Федор в деревне прижился? – поинтересовался Тавров.

– Да отлично! – заверил Зверев. – Местные к нему по привычке лечиться ходить стали, так он им не хуже старика помогал. Вначале, говорят, участковый к нему придирался. Да тут у него самого дочка сильно так занемогла, что врачи сказали: везите девочку домой помирать, мы ей помочь ничем не сможем, а вот в ваших местах знахарь Федун есть, так на него вся надежда, – вот тут участковый и сам на поклон пришел!

– И помог Федун?

– А то! Взял девочку и велел два месяца носа к нему не казать. А через два месяца та сама домой пришла. Отец ее к врачам в Порхов и в Псков возил, так те только удивлялись и руками разводили. Вот так!

– А в каких отношениях Федун был с Августом Апсом?

– Как в каких? – удивился Зверев. – В хороших, разумеется! Ведь Август вместе с его отцом партизанил, рассказывал о нем сыну, видать. Пожалуй, Август, Гусь наш, единственный был с Федуном на короткой ноге.

Тавров заглянул в спальню за стенку: там стояли всего лишь кровать с никелированной спинкой и потертая незастеленная оттоманка без валиков. Тавров слазил еще в подпол, где увидел одну пустую кадушку, да на чердак, который в отличие от обычных деревенских чердаков был идеально чист, без всяких следов накопленного поколениями хлама. Да, делать в доме Федуна больше нечего.

– Могилы Федоровых покажете? – обратился Тавров к Звереву.

– Да, вот как раз могилы я и не смотрел, – с иронией отозвался Скавронов. Тавров промолчал: он-то знал, что часто мертвые могут рассказать больше живых.