Книга Идущие на смерть приветствуют тебя - Данила Комастри Монтанари

При виде весьма помятого александрийца Парис поморщился. Он никак не мог понять, почему такой аристократ, как Публий Аврелий Стаций — в высшей степени утонченный, хотя и несколько экстравагантный человек — столь снисходителен к выходкам Кастора, особенно с тех пор, как тот привез из Кампании Ксению, эту чистую, невинную девушку, которую бесстыжий грек постоянно пытается совратить всякими непристойными предложениями…

— Ардуина едва не прикончила меня! Это же зверь, эриния! Хуже Тисифоны, Мегеры и Алекто,[40]вместе взятых! Никогда больше не посылай к ней! У меня, между прочим, есть чувство собственного достоинства!

— В самом деле, Кастор? В таком случае ты ловко его прячешь.

— Так или иначе, но жизнь моя мне очень дорога!

— И что же ты узнал? — прервал его Аврелий, не сомневаясь, что александриец преувеличил трудности, с которыми столкнулся, дабы получить вознаграждение побольше.

— Сначала деньги, хозяин, — и в самом деле потребовал Кастор. — Сорок пять сестерциев.

— Сорок пять сестерциев? — изумился сенатор. — Да ты с ума сошел!

— Хорошо закаленный железный кинжал стоит дорого, но мне показалось, что это самый подходящий подарок для гладиаторши. Итак, Хелидон пользовался успехом у дам высшего света и не только бывал частым гостем у Маврика и его сестры, но, похоже, втайне навещал одну знатную матрону, вернувшуюся недавно с Востока…

Аврелий почувствовал, как заколотилось сердце, но не подал виду.

Расплатившись с Кастором и выпроводив его с заданием выяснить в суде, когда будет слушаться следующее дело с участием адвоката Сергия Маврика, он удалился в библиотеку, задумчиво опустился в кресло за столом, где стоял его кубок с пивом, но не притронулся к нему.

В растерянности он посмотрел на бюст Эпикура, словно ища ответа в его раскрашенных мраморных глазах: знатная дама в Риме под вымышленным именем… Неужели она?

7.

Июньские ноны

Паланкин сенатора остановился возле базилики Юлия на Форуме, и Публий Аврелий сошел с него, а следом за ним и Сервилий. Если Кастор не ошибся, слушание дела должно было начаться совсем скоро.

Патриций не спешил пройти в здание, медленно поднимаясь по ступеням. По этому случаю он надел парадную тогу с латиклавией, без ложной скромности полагая, что умеет носить ее вполне элегантно. Теперь сплошь и рядом можно видеть, как подобные тоги болтаются на плечах сенаторов, словно белье, вывешенное для сушки. Уже мало кто заботится о том, чтобы расправить ткань и красиво уложить складки. В лихорадочном ритме города внимание к подобным деталям неумолимо превращалось в некий пережиток прошлого, о котором заботился разве только какой-нибудь старый аристократ, еще не растерявший последние иллюзии.

Две или три матроны в богатых одеяниях приветствовали Аврелия, одарив выразительными взглядами. Он каждой ответил улыбкой, любезностью или комплиментом.

— Ну что, новоявленный Нарцисс, тебе не кажется, что пора идти? — спросил Сервилий. — Ты пришел сюда, чтобы присутствовать на судебном заседании или ухаживать за дамами?

Зал оказался переполненным — как всегда, когда выступал Сергий Маврик.

Публика толпилась, стараясь увидеть его, словно какую-нибудь театральную знаменитость. И действительно, не так уж велика была разница между выступлением оратора в суде и актера на сцене: возгласы, порывистые жесты, выразительные паузы — ничем нельзя пренебрегать, чтобы взволновать судей.

— …С того дня, как отважный Марий поверг Югурту… — декламировал в этот момент адвокат.

В отличие от многих коллег Сергий никогда не читал свои речи, а произносил их по памяти, словно исполнял роль.

— Катон считает, говоря о Карфагене… Еще коварный Катилина… Как мудро заметил божественный Август… закон Реммия, Публициев закон и Юлиев закон…

— Ну, мне ничего не понять из того, что тут вещает Сергий, однако он, видимо, знает свое дело, — заметил Аврелий. — Наверное, долго учился.

— Ты шутишь! — возразил Сервилий. — Сергий Маврик понятия не имеет о юриспруденции. Он держит у себя на службе целую армию помощников, которые и готовят ему дела, сам же только произносит то, что ему напишут, вот и все. Он мастер производить неожиданное впечатление… Смотри, сейчас исполнит свой любимый номер: сожаление о человеческой несправедливости!

— Богиня Фемида со священного Олимпа… — декламировал многоречивый оратор.

— А в чем, собственно, суть дела? — поинтересовался Аврелий, вконец отчаявшись разобраться в этом бурном нагромождении исторических и мифологических параллелей.

— Супружеская измена, — пожал плечами Тит. — Оскорбленный муж подал в суд на жену, которая изменила ему с его же служащим.

— Выходит, из-за дела о неверной жене он вспоминает Цинцинната, Сципиона, Катилину, Пунические войны, реформы Августа, а также весь наш пантеон и всех богов греческого Олимпа? — изумился сенатор.

— Только так и выигрывают дело в суде, дорогой мой! — усмехнулся Сервилий. — Представь себе, греки пошли еще дальше: они придумывают несуществующие законы и ссылаются на них, рассчитывая на неосведомленность судей… Кажется, Маврик заканчивает, — добавил он, стараясь разглядеть кого-то среди публики.

— Сказано![41]— провозгласил в этот момент член судейской коллегии, обозначив конец выступления адвоката.

Все же, набравшись бесконечного терпения, Аврелий выдержал и следующие процедуры судебного заседания — допрос свидетелей и доказательство.[42]

Наконец под радостные возгласы присутствующих суд вынес решение.

Вскоре после этого истец, почернев от злости, вышел из зала, не промолвив ни слова, а следом за ним и его защитники. Сергий и на этот раз победил.

— Вот он там, среди своих помощников, — указал Сервилий на группу людей в тогах, окруживших адвоката. — А это, должно быть, ответчица…

Женщина смотрела на своего спасителя обожающим взглядом, и было очевидно, что ей не терпится выразить ему горячую благодарность где-нибудь в укромном уголке.

— Старый лис весьма падок на лесть. Идем! — потянул Сервилий друга.

— Ave, Маврик! Это была поистине превосходная речь!

— Сенатор Стаций! — отозвался адвокат. — А, и Тит Сервилий тоже… Вы здесь по какому-то делу?

— Нет, мы хотели только послушать твое выступление… Теперь так мало хороших ораторов… — откровенно польстил ему Аврелий.