Книга Эндшпиль Маккабрея - Кирил Бонфильоли

— Думаю, я бы предпочел бешеную собачку.

— Господи, Чарли, неужели нельзя посерьезнее?

— Нет, в самом деле — борзую. Серебристую такую, знаете?

— Но не хотите же вы сказать, что желаете стать королевским дипломатическим курьером? Бога ради, зачем вам? И что заставляет вас думать, будто мне удастся об этом договориться?

Я ответил:

— Во-первых, да, желаю. Во-вторых, не суйтесь не в свое дело. В-третьих, вам удастся, если придется. Кроме того, еще мне нужен дипломатический паспорт и привилегия доставить мешок с диппочтой в посольство в Вашингтоне.

Он откинулся на спинку — всезнающе и расслабленно:

— И что скорее всего будет находиться в мешке? Или это тоже не мое дело?

— Вообще-то — «роллс-ройс». В мешок он, конечно, не поместится, но весь будет увешан дипломатическими пломбами. То же самое.

Выглядел Мартленд суровым, встревоженным: недопришпоренный разум яростно проворачивался вхолостую — его «дё шво»[43]пытались осилить такой угол наклона.

— Чарли, если он будет набит наркотиками, ответ — нет, повторяю — нет. Если это грязные фунтовые банкноты в разумных количествах, я могу постараться что-то сделать, но после, думаю, защищать вас мне уже не удастся.

— Ни то, ни другое, — твердо ответил я. — Даю слово чести.

Я посмотрел ему в глаза искренне и ровно, дабы он не сомневался, что я лгу. (Эти бумажки с Поезда придется вскоре поменять, не так ли?) В ответ он тоже окинул меня взором, как надежного товарища, затем аккуратно свел вместе кончики всех десяти пальцев, разглядывая их со скромной гордостью, будто совершил что-то умное. Он думал изо всех сил, и ему было безразлично, видно это кому-нибудь или нет.

— Что ж, полагаю, в таком разрезе можно что-нибудь придумать, — наконец ответил он. — Вы, разумеется, понимаете, что степень сотрудничества, которая от вас ожидается, будет пропорциональна сложности обеспечения того, что вы для себя просите?

— О да, — солнечно ответил я. — Вы захотите, чтобы я убил мистера Крампфа, не так ли?

— Именно так. Как вы догадались?

— Это же ясно: с Фугасом теперь э-э... покончено, а потому Крампфа в живых оставлять ну никак нельзя, зная то, что знает он, правда? И могу добавить, что пережить это мне будет трудновато: так уж вышло, что он — мой неплохой клиент.

— Да, я знаю.

— Я и не сомневался, что уже должны. Иначе я бы, вероятно, об этом и речи не заводил, ха ха.

— Ха ха.

— Как бы там ни было, на такого богатого парня, как Крампф, надавить невозможно — получится только убить. Кроме того, ясно, что я могу подобраться к нему очень близко, а нанимая для этого меня, вы, по вашим оценкам, сэкономите себе целое состояние. Более того: с вашей точки зрения, никто не сравнится со мной в одноразовости, и через меня едва ли можно выйти на какое-либо официальное агентство. И наконец: если я сработаю грубо и сяду на электрический стул, вы убьете и Крампфа, и меня одним желчным камешком.

— Ну, кое-что из этого — более или менее правда, — признал Мартленд.

— Да, — сказал я.

Затем я сел за свой глупенький французский письменный столик — это его остроумный делец назвал «малёр-дю-жур»,[44]поскольку сильно за него переплатил, — и составил список того, что мне нужно от Мартленда. Довольно длинный. Пока Мартленд читал, лицо его темнело, но он все выдержал, как настоящий маленький мужчина, и тщательно сложил бумажку себе в бумажник. Я заметил, что наплечной кобуры у него все-таки нет, но то по-любому была не первая моя ошибка за весь день.

Кофе к этому времени уже остыл и превратился в гадость, поэтому я любезно вылил Мартленду в чашку все, что осталось. Полагаю, он не заметил. После этого, сказав пару дружеских банальностей, он откланялся; в какой-то миг я испугался, что он опять захочет пожать мне руку.

— Джок, — сказал я. — Я отправляюсь обратно в постель. Будь так любезен — принеси мне все лондонские телефонные книги, полный шейкер коктейлей — любых, пусть они будут сюрпризом, — и несколько сэндвичей с кресс-салатом и мягким белым хлебом.

Постель — единственное место, годное для продолжительного телефонирования. Кроме того, она изумительно предназначена для чтения, спанья и слушания канареек. Она — не очень хорошее место для секса: секс должен происходить в креслах, или в ванных, или на лужайках, которые только что причесали, но давно не стригли, или на песчаных пляжах, если так вышло, что вы обрезаны. Если вы слишком устаете, чтобы заниматься сексом где-либо, кроме постели, вероятно, вы все равно слишком устаете, и вам нужно экономно расходовать свою мужскую силу. Женщины, как правило, — большие сторонницы секса в постели, поскольку им есть что прятать — неважные фигуры (обычно), и есть что греть — холодные ноги (всегда). С мальчиками, разумеется, все иначе. Но вы это, вероятно, и так знаете. Я не должен впадать в дидактизм.

Через час я восстал, обернул свою персону в тяжелый габардин и трикотажную «рогожку» и спустился в кухню, чтобы предоставить канарейке еще один шанс отнестись ко мне воспитанно. Она была более чем — песенкой едва не порвала свои крохотные кишки, клянясь, что все еще будет хорошо. Ее заверения я принял сдержанно.

Призвав пальто и шляпу, я затопотал вниз — по субботам я лифтом никогда не пользуюсь, это мой день активных упражнений. (Нет, наверх я, естественно, езжу.)

Из своей берлоги появилась консьержка и что-то принялась мне тараторить; я заставил ее умолкнуть, поднеся палец к губам и значительно подняв брови. Способ никогда меня не подводит. Она уползла, гримасничая и строя мне рожи.

До «Сотби» я дошел пешком, почти всю дорогу втягивая животик — чертовски для него пользительно. Продавалась одна картина, мне принадлежавшая, — маленькое полотно с баржей венецианского аристократа, гондольерами в ливреях на ней и изумительно синим небом. Я приобрел его несколькими месяцами раньше в надежде убедить себя, что оно принадлежит кисти Лонги,[45]но все мои усилия пропали втуне, и я выставил его на «Сотби», где картину аскетически определили как «Венецианскую школу, XVIII век». Цену я довел до той суммы, которую заплатил, а затем предоставил картину самой себе. К моему восторгу, она проскакала еще триста пятьдесят, после чего ее отбарабанили человеку, которого я презираю. В данный момент работа наверняка уже красуется в витрине на Дьюк-стрит с табличкой «Мариески»[46]или какой-нибудь подобной чепухой. Я задержался еще на десять минут и прибыль потратил на сомнительного, но восхитительно озорного Бартоломеуса Шпрангера,[47]который показывал Марса, приходующего Венеру, не сняв шлема, — какие манеры! По пути из залов я протелефонировал богатому индюководу в Суффолк и продал ему Шпрангера заглазно, за неназванную, как говорится, сумму, после чего праведно поковылял к Пиккадилли. Ничто не сравнится с чуточкой сделок, чтобы немного встряхнуться.