Книга Страшные вещи Лизы Макиной - Виталий Сертаков

Макин был единственным, кто никуда не торопился. То есть он придерживался общей скорости — иначе невозможно, затолкают, — но что-то мне подсказывало, что он не сядет в поезд. Так и случилось. Он не сел и в следующий, а продолжал размеренно удаляться к переходу на другую станцию.

Я поплелся за ним, как привязанный.

Лучше бы я этого не делал.

Макин не просто гулял — он бродил по кругу. Сперва я решил, что это у меня крыша едет, но после того, как мужик пропустил две электрички и повернул к эскалатору, на исходную точку, я уже не знал, что и думать. То, что это Лизин отец, я не сомневался: это их фамильная черта, что рожу никак не запомнить. Макин не глазел по сторонам, не застревал у киосков, он шлепал себе и шлепал, как заяц на батарейках. Таким макаром мы отфигачили еще два круга. Я держался метрах в двадцати позади, почему-то мне совсем не хотелось попасться ему на глаза, хотя, по идее, он меня вообще не мог узнать...

Возможно, он забил тут кому-то стрелку, но перепутал место встречи? Или договорился встретиться на ходу, не останавливаясь, получить что-то из рук в руки. Я начал думать, что Гоша прав, и дело пахнет криминалом.

Короче, я опять вспотел, но ничего не мог придумать, а с другой стороны, не мог себя заставить уйти.

Что-то должно было произойти.

А пока я потел, Макин вдруг изменил маршрут и резко свернул в открывшиеся двери вагона.

Мне надо было плюнуть и забить болт! Иногда, когда моя мать не ругается, она выдает умные вещи. Например, она говорит, что любопытство не доводит до добра... Ясен перец, вместо того чтобы порулить домой, я запрыгнул в следующий вагон. Следующие два часа мы с Макиным играли в очень странную игру. То есть он играл в свои игры, а я, как придурок, старался не упустить его из виду.

Это оказалось совсем не просто. Когда мне надо на рынке найти кого-то из пацанов, я не бегаю по контейнерам, а представляю человека, на секундочку, и ноги сами несут меня к нему. И никакая толпа не мешает. Наверное, это интуиция такая, или другая хренотень, или просто зрение хорошее. Ведь когда людей много, они мелькают перед глазами, перепутываются между собой. Гоша меня как-то со спаниелем своим сравнил, тот тоже его в любой тусовке находит, по запаху...

Я терял Макина из виду раз семь и находил чудом. Он дал два круга в тоннелях «Таганской», затем повторил маневры на «Пушкинской» и вдруг рванул на кольцевую. Я давно хотел жрать и отлить и ногу зверски натер, но упрямо преследовал человека в черной лыжной шапочке. Приходилось все время быть начеку, потому что с ним не проходил такой же номер, как с моими знакомыми. Я его не чувствовал и полагался только на зрение. В конце концов глаза разболелись, и шея начала ныть, а еще мне приходилось постоянно подпрыгивать.

Макин так ни с кем и не встретился, но спокойнее мне от этого не стало, скорее, наоборот.

Я упустил его на «Комсомольской» — там черт ногу сломит. Макин поднялся на развилку к вокзалам, но не пошел наверх, а так лее неторопливо свернул на галерею, в обратную сторону. Я отстал совсем немножко, путь загородила колонна торговок-челночниц с сумками, набитыми китайскими Дешевками. Они побросали барахло посреди дороги и столпились, разглядывая карту. Когда я через них просочился, Лизиного папаши нигде не было.

Впереди расстилался почти пустой кафельный коридор, и свернуть ему было некуда, разве что спрыгнуть вниз с пятиметровой высоты прямо на головы людям. Навстречу шли двое парней с рюкзаками, потом загорелый мужик в очках и сером плаще, и две женщины несли тяжелую торбу. Я пробежался до самого конца коридора. Там лысый парень продавал дипломы и санкнижки. В углу сидела нищая старуха в лохмотьях и показывала всем картонку. У ее ног копошились двое смуглых пацанят в тюбетейках. Еще дальше разгуливала чернявая девица в восточном халате, на груди она таскала спящего младенца. Голые пятки ребенка торчали из платка, а головка свесилась набок и тряслась в разные стороны. Изо рта его капала слюна.

Я посмотрел назад. Сутулый старик катил тележку, его обогнал бритый мэн с мобилой, за ним, раздувая пузыри жевачек, шли три чувихи примерно моего возраста. Женщины с хозяйственными сумками начали осторожно спускаться по лестнице. Впереди них неторопливо отмерял ступеньки тот очкастый тип, в сером плаще.

Макин исчез, растворился в воздухе. Я не добился ничего путного, шатаясь по станциям. Однако меня не оставляло ощущение, что я видел нечто важное, только не сумел понять.

Домой пришлось ехать стоя. Я трясся в вагоне и проклинал себя за тупость. Какое мне дело до того, чем занят ее отец? Может, он в контрразведке служит, может, у него поручение такое — террористов в метро высматривать? Почему бы и нет? Ближе никого не нашлось, перевели человека из Красноярска, чтобы он в рабочее время шнырял по электричкам...

Чем больше я себя убеждал, тем яснее понимал, что гоню пургу. И если Лиза снова позовет меня на вернисаж или еще куда, я не смогу вести себя с ней как раньше. Ко мне вернулись все давнишние сомнения. Не выдвинув для размышлений ни одной свежей версии, я выбрался наружу, в темень и вьюгу, втиснулся в маршрутку и покатил домой.

За два квартала до нашей остановки началась привычная головная боль. Теперь она стала еще сильнее, чем вчера, а вчера я разговаривал по телефону с Дудичевой. Дудичева строит из себя жутко умную и сразу осчастливила, что у меня в мозгу опухоль. Я ей в ответ тоже пожелал заиметь опухоль, совсем в другом месте. Я ей сказал, что в черепе у нее опухоль не приживется — ей там зацепиться будет не за что. Мы посмеялись немножко и договорились в следующую субботу сходить на каток. Дудичева ведь не обижается, она говорит, что на дураков обижаться глупо.

Знал бы я, на какой каток мне предстоит попасть...

Дома ждала записка от матери с перечнем звонков. Я маму натренировал, чтобы сразу записывала, кто звонит, а то у нее в уши влетает и наружу вылетает. Ей ведь кажется, что мне по делу звонить не могут. Ясный перец, вот если с подругой битый час обсуждать, кто с кем развелся, — это важно, а на мои звонки можно забить!

Я отчитался Витьке, что живой. Он сказал, что меня потерял, и завтра надо ехать в Одинцово. Потом пришлось перезвонить нашей «классной». Серафима, наш классный руководитель, — это полная Аура, и не лечится. Она сразу начала вопить, почему я разгуливаю, а не иду в школу — ей, видать, уже Донесли, что я без гипса. Я промямлил, что освобождение закончится в понедельник, и повесил трубку. От ее визгов затылок загудел еще сильнее.

Я сожрал таблетку цитрамона, потом подумал и добавил еще одну. Мамин Сережа, как обычно, пребывал в горизонтали и, как обычно, выел почти все мясо из флотских макарон.

Я размешивал на сковородке макароны, тер вьетнамским бальзамом затылок и перечитывал мамину записку. «Звонил Гоша, есть информация от его двоюродного брата...

Снова звонил Гоша, ищет тебя. Очень важное, но ничего плохого...

Звонила Лиза, соседка сверху. Приглашает тебя в театр, на утренний спектакль, в воскресенье. Перезвони ей...»