Книга Стыдные подвиги - Андрей Рубанов

Оказывается, все так просто. До смешного просто. Черт возьми, у этого парня даже не было машины. И джинсов вареных. И кроссовок белых. И мускулов. И кулаков каменных. Ходил в черном пальто и помалкивал, а если говорил — то очень тихо.

Мать с отцом уже спали, — я перетащил телефон на кухню, закрыл дверь и набрал номер. На том конце сказали «алло».

Вчера поздним вечером я тоже ей звонил. Привет, говорил, как дела? Как сама? Как настроение? Слушай, мне сегодня рассказали новый анекдот… Далее последовал анекдот, или два анекдота.

Но сегодня все было иначе.

— Здравствуй, — прошелестел я, вооруженный новым методом. — Ты уже застелила постель?

— Чего? Постель? Ага. Как раз стелю. Завтра рано вставать. А ты чего такой загадочный?

— Я — загадочный? Лестно слышать. Расскажи, какого цвета сегодня твои простыни.

— Пошел ты к черту!

— Хорошо, я пойду. Но чуть позже. Ты не ответила на вопрос…

Тут важно соблюдать меру. Не следует быть слишком вкрадчивым. Голос должен звучать спокойно, по-доброму. Умеренно-интимная интонация, а вопросы — неожиданные.

Микки Рурк — он ведь как делал. Он смотрел на женщину — и говорил только о ней самой. Он ни слова о себе не сообщил. Сказал одну фразу, да и ту я забыл, пока ждал финала. Он не пихал ей себя, не гнал веселуху. Он беседовал с ней о ее мире.

Гениально, думал я. Примитивно до изумления. Безотказно.

Она — на том конце провода — хихикала и смущалась, разговор о простынях явно ей нравился.

— Стой, — произнес я, перебив ее монолог. — У тебя на работе есть кресло?

— Что?

— Кресло, — повторил я. — Или стул. Ты приходишь в свой кабинет и садишься в кресло, правильно? Или это табурет?

— Не табурет. Что я, дура, на табурете сидеть? Нормальное кресло, со спинкой…

— Расскажи о нем.

— Зачем?

— Мне интересно.

— Что-то я тебя сегодня не понимаю.

— Это не страшно. Сегодня не понимаешь, завтра поймешь. Доверься мне. Я сделаю все, чтобы ты меня понимала. А сам постараюсь понять тебя. Но мы отвлеклись. Расскажи мне про свое кресло. Оно деревянное?

Так продолжалось почти полчаса.

Разговаривай с ней о ее мире. Пусть сообщает о креслах и табуретах. О деревьях, растущих за ее окном. О сумочке и о застежке на ней.

Не говори с ней о ее маме — она будет вздыхать и жаловаться. Не говори с ней о ее подругах — она будет рассказывать сплетни. Изучай ее и только ее миниатюрную частную вселенную.

Долго не мог заснуть от возбуждения и даже некоторого азарта — не сказать чтоб охотничьего, но настоящего мужского, а наутро поехал в Москву и сразу — даже не в вагоне, но в тамбуре, на перегоне Храпуново — Электроугли, придавленный толпой к приятной сероглазой девочке, сразу включил Микки Рурка.

— Извините, а можно узнать имя вашей кошки?

Приятная — в сарафане и серебряных цепочках — изумилась и ответила, что кошки нет, есть кот, именем Том.

— В честь Тома Уэйтса?

— В честь Тома. Ну, который — «Том и Джерри»…

— Слушайте, — я наклонился к самому ее уху, — не говорите никому, что назвали кота в честь персонажа мультфильма.

— Почему?

— Вас будут считать ребенком. А вы не ребенок, так ведь?

Она усмехнулась.

— Нет. Я не ребенок.

— У вас исцарапаны запястья. Сразу видно, что любите котов и кошек.

— Я не люблю! Это мамы кот…

На перегоне Сорок третий километр — Черное мы познакомились, но развивать ситуацию я не стал. Во-первых, надо знать меру, — с меня пока хватит одной подруги. Во-вторых, Приятная спросила, чем я занимаюсь, — пришлось назваться студентом. Несолидно, скучно, инфантильно. А Микки Рурк на тот же вопрос ответил иначе, как-то красиво и витиевато сформулировал, — жаль, вылетело из головы, придется идти еще раз… В-третьих, кошка в доме не нужна, кошки воняют, а у меня аллергия, и, кстати, моя нынешняя женщина уже имеет дома кошку; если менять, то менять женщину с кошкой на женщину без кошки, тем более что теперь, когда новейшая Микки-Рурк-технология освоена, я могу выбирать любую.

Можно, конечно, было представиться не студентом, а плотником-бетонщиком второго разряда (так записано в трудовой книжке) или, например, такелажником-стропальщиком, но я давно скрывал свою профессию. Почему-то никто не верил, когда я рекомендовался плотником-бетонщиком. Смеялись и даже обижались всерьез.

Видели б вы мою опалубку, мою обвязку, трогали бы вы сырую монолитную стену в тот момент, когда с нее едва содрали деревянные щиты! Это не смешно. Это, черт возьми, очень серьезно.

На перегоне Реутово-Новогиреево я сказал, что назвать кота Томом можно в честь Тома Круза или на худой конец Тома Беренджера, — и вышел, поимев на прощание благодарно-заинтересованный взгляд.

В тот же день, уже вечером — мягким, белым — приобрел розу, одну; попросил продавщицу вдвое укоротить стебель. Сунул аленький цветочек под куртку. Микки не дурак, он тоже не заваливал свою даму букетами — к чему купечество? Он дарил цветы в единичных экземплярах. Нормальный ход для фабричного города, где с букетом просто так по улице не пройдешь и на автобусе не проедешь — испепелят любопытными взглядами.

Пришел, вручил тут же, в прихожей, — невзначай просунул снизу вверх, в момент приветственного поцелуя, меж собственной грудью и ее.

— Ой, — сказала она испуганно, — у меня вазы нет.

— Ничего страшного. Я принесу тебе вазу. Я принесу тебе воду, чтоб налить в эту вазу. Я принесу стол, чтобы поставить вазу, и стулья, чтобы поставить вокруг стола.

Она посмотрела, как смотрели модистки на гвардейских офицеров сто лет назад.

— Хватит сказки рассказывать. Все равно ты на мне не женишься.

В комнате сел на диван. Кошка обнюхала мои ноги, подумала и ушла.

— Давай, — предложил скромно, — проживем до конца сегодняшний день. А потом будем думать про завтрашний…

— Не заговаривай мне зубы! Не хочешь жениться — так и скажи.

Ну, брат Микки? Что бы ты сделал теперь?

Вдруг понял: ни хрена. Он просто не оказался бы в такой ситуации. Он с самого начала управлял отношениями. Он вел, а женщина шла следом, обмирая от удовольствия.

Он взял ее и погрузил в себя, как лед погружают в стакан с виски.

Интересно, откуда я знаю, как погружают лед? Откуда мне известно, какие взгляды ловили на себе гвардейские офицеры сто лет назад? Насмотрелся фильмов? Начитался книг?

Хотел встать. Но Микки не встал бы, он презирал торжественность, он не делил время жизни на обыденность и праздник. Остался на диване — только сел прямее.