Книга Тайная книга Данте - Франческо Фьоретти

И тогда Господь покарал христиан за такие бесчинства: султан аль-Ашраф прибыл к городу с многотысячным войском и сотнями катапульт, самые мощные из которых носили имена Победоносная, Грозная и Катапульта Черных Быков.

Нас же было всего восемьсот рыцарей и четырнадцать тысяч пехотинцев. Казалось, пришло время той самой войны, ради которой мы жили, которой так ждали с верой и воодушевлением. Но эта война обернулась адской мясорубкой. Месяц не прекращался огонь катапульт, камни и греческий огонь крушили стены и поджигали дома. Дважды наша конница предпринимала ночные вылазки, чтобы разрушить катапульты, но неудачно. В конце концов триста наших рыцарей вынуждены были спасаться бегством от десяти тысяч турецких всадников. Наша единственная катапульта находилась на корабле. Сначала корабль вел обстрел врага с моря, но в бурю он пошел ко дну. Финальный штурм аль-Ашрафа пришелся на пятницу, это было в начале мая. Мамлюки мгновенно взяли первые стены, захватили несколько башен, в том числе Королевскую и Проклятую, они хотели пробиться к воротам Святого Антония и Святого Романа. Мы были там и героически сражались…

Бернар рассказал, как участвовал в сражении, как видел смерть отца и друга, как неверные ворвались в город и забавы ради убили юную девушку. И как потом, когда было ясно, что все кончено, он в надежде на спасение бросился в порт, расталкивал всех подряд, пока наконец не упал, сраженный ударом другого несчастного.

На следующий день он очнулся в доме Ахмеда и понял, что каким-то чудом остался жив.

— Вот такие вещи случались в Святой земле, — продолжал он, — ты мог остаться в живых после яростной схватки с полчищами неверных под предводительством египетского султана, чуть не погибнуть от руки христианина, всадившего тебе меч в спину, и выжить только благодаря арабу-мусульманину! Как видно, мир куда сложнее, чем мы себе представляем. И война слишком уж простая схема, чтобы что-то в нем изменить.

Добрый Ахмед ходил за мной, как за собственным сыном, его дом был окружен садом, который он сам насадил когда-то посреди поля. Он рассказал мне, как после битвы отправился в порт, чтобы предложить помощь нуждающимся в ней, и нашел меня. Он подозвал знакомого, и они погрузили меня на телегу. Я потерял очень много крови и выжил каким-то чудом. Я оставался в доме Ахмеда около года, пока окончательно не оправился от ран. Все это время мы делали вид, что я его раб, чтобы у людей не возникало лишних вопросов. Ахмед был мудрый человек, он говорил, что на этой земле, где Азия выходит к Средиземному морю, покоя не было, нет и не будет, ведь это не просто территория — здесь проходит граница трех царств. Сюда стремятся многие народы: из Константинополя сюда доходили греки, из-за моря — франки, из степей — турки, из пустыни — арабы, из египетских земель — мамлюки, и даже монголы добирались сюда из самого Китая. Но земля эта была не только местом постоянных сражений, но и точкой пересечения разных культур, перекрестком цивилизаций. Он показал мне свою библиотеку, в которой хранилось много известных рукописей. «Оказавшись на этой заброшенной земле, арабы обнаружили здесь забытые искусства, они заново открыли греческую философию и геометрию, индийскую математику и астрономию древних египтян и вавилонян, а также многие другие бесценные науки, стекавшиеся сюда с разных концов света вместе с людьми. Они принялись развивать эти знания и приумножать их с поистине религиозным рвением, — рассказывал Ахмед. — Но теперь, с пришествием мамлюков, культура, науки и искусства постепенно вырождаются, ведь мамлюки — это бывшие рабы, способные только к войне. Еще немного — и арабская культура окончательно падет, даже варвары-франки, прибывшие из-за моря, скоро станут умнее нас». Он говорил, что встреча великих культур оставляет глубокий след, гораздо глубже, чем война. «Бросай воевать, Бернар, займись наукой, учись! — часто повторял мне Ахмед. — Наука — вот что вечно, у нее нет ни родины, ни вероисповедания, она принадлежит лишь тем, кто посвящает ей всю свою жизнь. Христиане пробыли на нашей земле более двухсот лет, но какую пользу извлекли вы из учиненных вами побоищ? Что вы оставили после себя, кроме руин? Но если бы вы, уходя, взяли с собою книги наших математиков, врачей и философов, Абу Али Хусейна или Мухаммеда ибн Хорезми, изучили бы их хорошенько, добавили бы к их наблюдениям свои собственные; если бы вы приумножили те знания, что накопили арабы за долгое время, собирая их по крупицам из копилок разных народов, — это принесло бы великую пользу, куда большую, нежели реки крови, пролитые в этой пустыне. Если землю поливать кровью, плодородней она не станет. И если ты любишь свой народ, послушай меня! Учись, познавай науки, это великое наследие, дающее людям связь с Богом, наука — это и есть истинная любовь к Господу, забудь ты о мученичестве и крови!»

Останься я у него, Ахмед выучил бы меня арабскому письму и показал, как читать ученые книги. Но я родился рыцарем и не знал даже латыни. Даже если бы я научился читать по-арабски, все равно не смог бы перевести ни строчки из этих ценнейших книг — да и на какой язык их следовало переводить? Кроме того, оставаться на Святой земле становилось слишком опасно. Я немного говорил по-гречески и был знаком с одним капитаном, поэтому я попрощался с Ахмедом и сел на византийский корабль. В порту мы расстались, обещая друг другу, что встретимся в раю, и не важно, каким он будет, мусульманским или христианским.

Только оказавшись во Франции, я понял, как глубоко заблуждались жившие в Святой земле, наивно полагая, что являются передовым отрядом той самой Европы, которая двести лет назад посылала в Крестовые походы Готфрида, Боэмунда и Балдуина.[14]Все давно изменилось: принадлежность к ордену давала возможность заработать, поэтому штаб ордена превратился в машину для производства денег, а рыцари, которые когда-то играли важную роль, оказались всего лишь второстепенными фигурами. Теперь оруженосец, который умел считать проценты, значил куда больше, чем воин, готовый отдать жизнь за Святую землю. Я увидел, что богатствам ордена нет числа: подарки знати, земельная рента и ростовщичество давали немалые доходы, которые должны были идти на Крестовые походы, однако крестоносцы уже никого не интересовали. Тогда я покинул воинство Храма, и вскоре после этого предводителей его арестовали. Когда тамплиеров стали преследовать, я направился сюда. Италия — надежное место для бывших рыцарей: здесь нет короля, в каждой деревушке свои законы, при этом пять жителей из шести и не думают их соблюдать. Суд здесь вершится церковниками, при этом почти всегда тамплиеров готовы оправдать, в Равенне именно так и было. Поначалу я поступил в войско императора Генриха Седьмого, в гарнизон Угуччоне делла Фаджуола. Но пробыл с ними недолго, ведь я все-таки рыцарь-монах, и мне было тяжело общаться с солдатами, которые только и делают, что богохульствуют, грабят деревни да насилуют золотушных крестьянок. Я не привык убивать христиан, меня приучили верить в то, что попасть в рай можно, только погибнув в бою с неверными, поэтому я стал бояться смерти. Для меня этот мир оказался слишком сложным. Когда орден распался, рыцари, кто хотел, могли обзавестись хозяйством или получить от ордена госпитальеров[15]небольшую пенсию. Так что теперь я тамплиер на пенсии.