Книга Без права на защиту - Наталья Берзина

Домой я в тот день пришла сама не своя. Большего унижения мне не приходилось испытывать. Я не могла себе представить, чтобы такое мне предложила женщина, причем мать! Первым желанием было бежать! Куда угодно, только подальше от этого страшного места. Зря я тогда не сделала этого. Может быть, вся моя жизнь повернулась бы иначе. От новогоднего вечера, который проводился в школе, мне увильнуть не удалось. Назначили дежурным педагогом. Пришлось идти. Чтобы не допустить никакого контакта с Виталием, я старалась держаться рядом с уже не молодым, но до сих пор неженатым учителем физики, невзрачным, но достаточно обходительным, Михаилом Григорьевичем. Трудно сказать, насколько он правильно меня понял, но весь вечер провел со мной, не подпуская Виталия близко, а после проводил домой. Я шла, все время оглядываясь, и мне казалось, что Виталий где-то поблизости. Чтобы обезопасить себя до конца, я пригласила Михаила Григорьевича к себе на чашку чая. Ведомственная квартирка, жалкая и обшарпанная, располагалась в древнем как мир каменном бараке. Летом в ней постоянно было сыро, а зимой жутко холодно. Печи можно было топить круглые сутки, но от пола постоянно тянуло холодом. Через полусгнившие старые оконные рамы нещадно сквозило. А постоянно сыплющаяся с потолка отсыревшая штукатурка заставляла то и дело отряхиваться и закрывать старыми газетами все, что только можно. Но другого жилья мне в ближайшие годы не предвиделось, и я старалась довольствоваться тем, что имела. Еще в конце лета, как только приехала, я сделала косметический ремонт. Поклеила дешевенькие, но свежие обои, заново покрасила пол, только с потолком поделать ничего не смогла. Со сквозняками я пыталась бороться, затыкая щели в рамах бумагой, заклеивая окна, но успеха это не принесло. Собственной обстановки у меня никакой не было, пришлось обходиться тем, что досталось в наследство от предыдущих жильцов. Скрипучей, железной, когда-то никелированной кроватью, рассохшимся столом, который служил мне и обеденным и письменным, да несколькими самодельными полками. Благо вещей у меня было немного. Вот в эту нищенскую конуру я и привела Михаила Григорьевича. Пока я возилась со старенькой газовой плитой, он споро растопил печь, и комнатка стала быстро нагреваться. Что меня заставило приглушить свет, я сейчас уже не отвечу. Оставив один лишь ночник, мы сидели на кровати, пили горячий чай, слушали потрескивание сухих березовых поленьев в печи и разговаривали.

Михаил Григорьевич, по-видимому смущенный не меньше моего, рассказывал о своей жизни, о том, как после окончания института вернулся в родной городок. Как долго ухаживал за больной матерью. Как остался один, так и не найдя себе жены.

– Понимаете, в чем дело! Я боюсь красивых женщин. А когда тебе уже под сорок, почему-то все молодые женщины кажутся красивыми! – говорил он. – Да откровенно сказать, на учительское жалованье содержать семью невозможно. Одному едва хватает. Пока было жива мама, с ее пенсии удавалось кое-что откладывать, но болезнь и последующие похороны съели все сбережения. Единственное, что выручает, так это домашнее хозяйство. Завел кур, коз, по весне прикупил поросенка. Чтобы было чем кормить, договорился в рабочей столовой, там мне отдавали отходы. Откормил, вот недавно забил. Теперь на всю зиму запасся и мясом и салом. Вы знаете, Мария, можно я вас так буду называть? Меня научили засаливать сало в банках. Получается удивительно вкусно и главное – хранится долго. Теперь думаю весной снова взять поросенка. Как вы считаете, разумно выращивать его на мясо?

Я кивнула, и Михаил Григорьевич, ободренный моим кивком, продолжил:

– У меня и огородик есть. Выращиваю все необходимое: картошку, капусту, зелень всякую. С излишками поступаю просто. Соседка у меня приторговывает на рынке, так я ей отдаю. Конечно, процент она дерет не маленький, но, в самом деле, не могу же я сам продавать! Совестно как-то. Вот вы как к торговле относитесь? – и, не дождавшись ответа, заявил: – Я тоже отрицательно. Развращает она, проклятая! Вы посмотрите, сейчас все только и делают, что продают! Создавать никто ни чего не хочет. Всем подавай только легкие деньги! Представляете, школьники в открытую продают друг другу вещи, жвачку, какие-то журналы! Позор! Учителей совершенно перестали уважать! Слухи разные распускают. Вот и о вас тоже. Скажите, это правда? – задал он наконец мучивший его вопрос.

– Нет конечно же! – возмущенно ответила я.

Михаил Григорьевич помолчал, обдумывая мои слова. Отнес на стол чашку, пошевелил в печи дрова и, подсев ко мне, как бы невзначай положил руку на колено. Я невольно отодвинулась. Рука даже через платье показалась влажной и липкой. Расценив мое движение как обидное, Михаил Григорьевич насупился, затем встал и, сказав, что засиделся, стал надевать пальто. Не знаю почему, но я не стала его задерживать, но сказала, что всегда буду рада видеть его в своем доме. Он тут же расцвел, вдруг поцеловал меня в щеку мокрым ртом и быстро вышел за дверь.

Когда за ним закрылась дверь, я с невольной гадливостью вытерла ладонью влажную от поцелуя щеку, посидела немного у печи и решила укладываться спать. Ветер подвывал за окном. Не гася ночника, я разделась и уже расстелила постель, как вдруг в дверь постучали. Стучали настолько сильно и громко, что я, испугавшись, что перебудят всех соседей, завернулась в одеяло и подбежала к двери. Голос за дверью показался мне знакомым, но каким-то странным. Зачем я тогда откинула крючок? Дверь я удержать не смогла. Рывок был настолько силен, что я оказалась на заснеженном крыльце. Он был в короткой куртке с натянутым на голову капюшоном. Я ничего не успела понять. Помню только, как босые ноги скользили по натоптанному снегу. Он схватил меня и сильно толкнул. Я упала в тесном коридорчике, попыталась встать, но он уже навалился на меня. Стал срывать одеяло. Как мы очутились на кровати, я не помню. Было больно, гадко и стыдно. Через неплотно закрытую дверь сильно дуло. Я пыталась сопротивляться. Но он был намного сильнее. Несколько раз ударил по лицу. Страшно. Открытой ладонью. Ощущение было такое, что у меня взорвался глаз. Никогда не забуду, что он рычал. А еще этот отвратительный запах перегара! Он, наверное, много выпил в ту ночь. Кошмар продолжался почти до самого утра. Я боялась кричать. Соседи могли услышать, и тогда позора не пережить.

Когда он ушел, я долго плакала. Затем выбросила окровавленную простыню, заперлась и весь день просидела дома, боясь выйти на улицу. Мне казалась, что всем все уже известно. На меня будут смотреть как на прокаженную. На следующий день уже под вечер в дверь постучали. Осторожно, можно сказать, робко. Я долго не хотела открывать, но стук продолжался. Я даже не пыталась подавить страх, когда решилась отпереть замок. На крыльце с бутылкой шампанского в руке и коробкой конфет стоял Михаил Григорьевич.

– С наступающим вас Новым годом! – сказал он. – Вот проходил мимо! Решил поздравить!

Некоторое время я смотрела на него, не понимая, что он говорит. Только позже сообразила. Правильно, сегодня тридцать первое!

– Проходите! – сказала я и посторонилась, пропуская гостя.

«Пусть и не Геркулес, но все же хоть какая-то защита!» – подумала я, панически боясь повторения позапрошлой ночи.

– У вас даже елки нет! – воскликнул Михаил Григорьевич. – Как же Новый год и без елки? Вы позволите мне позаботиться об этом?