Книга Лето перемен - Энн Мэйджер

Лучший друг Джима, Бо-Бо Джонсон, мгновенно схватил ключи и забренчал ими у нее над головой:

– Ну, так кто из нас чокнутый?

– Ты! Ты… дубина… тупоголовая…

– А ключи-то у меня, задавака! – Бо-Бо швырнул их друзьям поверх ее головы.

Мальчишки начали перебрасывать ключи из рук в руки, глумясь над ее отчаянными попытками поймать их. Когда наконец она стала вся красная как рак и даже разорвала рукав платья, потому что слишком высоко задирала руки, Джим решил, что игра зашла слишком далеко. Он опередил Бо-Бо и поймал ее летающие по кругу ключи.

Она и не подумала поблагодарить лучшего футбольного защитника Парди за его усилия. Нет. Она приблизилась к Джиму настороженно, как будто ждала, что и он швырнет ключи над ее головой, как его криками подначивали друзья. Она подняла на него взгляд. Глаза у нее покраснели, а распухшее от слез лицо стало почти уродливым, но Джим вдруг почувствовал в ней одиночество и уязвимость… И не бросил ключи, а аккуратно вложил их в ее протянутую ладонь. На какую-то долю секунды их пальцы соприкоснулись, и он ощутил безумную тягу к ней… как будто между ними существовала невидимая связь.

А потом Бо-Бо громким стоном выразил свое недовольство, и ее пальцы сжались в кулак, а ногти вонзились в ладонь Джима. Она сверкнула гневным взглядом и выпалила:

– Я тебя ненавижу, ненавижу! Тебя – больше всех! Строишь из себя невесть что, потому что девчонки за тобой бегают, а на самом деле ты – просто здоровая футбольная дубина. Ты еще глупее, чем Бо-Бо!

– Эй, я-то тут при чем? Я и пальцем не тронул твою дурацкую машину! – возмутился Джим.

Он ринулся за ней, но она запрыгнула в машину – и прищемила бы ему дверцей пальцы, не отдерни он руку буквально за миг до этого. Он стоял на крыльце, уставившись на свою руку, и думал о том, что если бы не его хорошая реакция, то она – пусть даже ненарочно – раздробила бы ему кисть и на футболе можно было бы поставить крест.

Побледнев от ярости, он следил, как она съезжает с крыльца: колеса неуклюже подпрыгивали на каждой ступеньке, а в самом низу раздался еще и лязг металла о бордюр.

Такой злости он не испытывал еще ни к одной девчонке… даже к ней. Взбешенный, он вскочил в свой пикап и бросился за ней в погоню. Заметив в зеркальце его машину, она нажала на газ.

Чем окончательно вывела его из себя. Как безумный, он вдавил в пол педаль газа.

Через несколько минут таких гонок она свернула на проселочную дорогу, надеясь вытрясти из него боевой дух. Тут-то Джим и понял, что достанет ее, поскольку какая-то там надутая зубрилка не знала так хорошо, как он, проселочные дороги вокруг Парди. Сколько вечеров они колесили по этим дорогам вместе с Бо-Бо – и не сосчитать. Ездили часами, а потом останавливались на обочине, пили пиво и перебирали сальные подробности насчет девчонок.

Для этой песчаной дороги она ехала слишком быстро. Ему и самому следовало бы сбросить скорость, но ярость ослепила его, затуманила сознание – и он забыл о том опасном месте, где колея глубоко уходила в глинистую жижу, смешанную с песком.

Вот почему все, что тогда случилось, лежало на его совести.

Когда он доехал до крутого поворота, ее уже несло юзом по скользкой грязи. Он нажал на тормоза в тот самый миг, когда ее крошечная красная машина подпрыгнула, перевернулась вверх колесами и съехала в кювет.

Последняя отчаянная мысль промелькнула у него – что она погибла, погибла наверняка. Потом он навалился грудью на руль, сильно ударившись лбом о приборный щиток.

От удара он очень долго не мог даже пошевелиться. Первое, что он увидел, разлепив наконец залитые кровью веки, были длинные рыжие косы Фэнси.

Они свисали из-под дверцы ее машины. Один из белых бантиков развязался и трепетал на ветру.

Больше он ничего не смог увидеть.

Боже милостивый.

Если она погибла, то только по его вине, и тогда он тоже не хочет жить. Он подумал о том, что это единственное дитя Хейзл, вспомнил, как соседи шепотом рассказывали, что до Фэнси все ее дети погибали при родах и поэтому Хейзл, во всем остальном такая разумная и уравновешенная, баловала Фэнси, словно та принцесса.

Джим с трудом выбрался из кабины и чуть не упал, наступив на вывихнутую лодыжку. До Фэнси ему пришлось добираться вприпрыжку на одной ноге. Но он забыл о собственной боли, увидев эти холеные яркие косы в жидкой глине и грязи, с мокрыми, жалкими ленточками, вздрагивающими на ветру.

От ужаса у него подогнулись колени, а кровь с такой силой застучала в висках, что он едва не потерял сознание.

Одно из колес еще крутилось. От запаха бензина тошнота поднялась к горлу.

– Фэнси? – шепнул он, молясь в душе, чтобы машина не взорвалась прежде, чем он вытащит ее оттуда.

В ответ – ни звука. Лишь огромное пустое небо над головой и тишина.

Он заглянул в машину. Она скорчилась в кабине в безжизненной, неестественной позе.

Он тяжело, шумно выдохнул. Он боялся вытаскивать ее – и боялся оставить внутри.

Он присел, очень осторожно взял ее за плечи и потянул на себя.

Глаза у нее были закрыты, а тело казалось вялым, расслабленным… бесконечно хрупким. Сейчас она нисколько не походила на ту несносную упрямую задаваку, какой он привык ее видеть. Дрожащими пальцами он прикоснулся к ее лицу. Кажется, никогда в жизни он не дотрагивался до чего-то столь же нежного и теплого, как ее щека. Он поразился, почему до сих пор не замечал, какая она хорошенькая.

Потому что она держалась с ним дерзко и нахально – вот почему.

– Фэнси! – выкрикнул он.

Она лежала у него на руках как тряпичная кукла. Гладкая кожа отсвечивала восковой бледностью. Губы побелели.

Он стал трясти ее, прижимая к себе и умоляющим голосом повторяя ее имя. Но она не стонала, не шевелилась… даже не вздрогнула. Ему не верилось, что человек может быть таким бледным и безжизненным – и все-таки живым.

Потом он увидел, что платье у нее на груди все залито кровью. Вспомнив, как их тренер, старина Хэнке, учил их оказывать первую помощь, Джим опустил ее на землю и принялся расстегивать крошечные белые пуговички платья.

Даже насквозь пропитанный кровью, ее лифчик был самой прелестной, самой кружевной вещицей из когда-либо виденных им. Он в душе обозвал себя последним мерзавцем за то, что обратил на это внимание, за то, что заметил, какая у нее высокая восхитительная грудь, – и это в то мгновение, когда она, возможно, уже умирает! Он оторвал рукав от своей рубашки, чтобы остановить кровь, струившуюся из рваной раны чуть выше ее правого соска.

Господи, хоть бы появилась какая-нибудь машина! Хоть бы кто-нибудь проехал мимо!

Рана оказалась совсем не такой глубокой, как он решил вначале, и кровь перестала течь практически сразу. Он вздохнул спокойнее. Его ладонь лежала на шелковом, теплом полукружье ее груди. Чувство вины, восторг от запретного и смятение от того, что он прикасается к ее обнаженной плоти, на секунду отвлекли его. А потом пришло ощущение ровного, глубокого ритма, пульсирующего под его пальцами.