Книга Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Я тут же написала заявление в суд о своем согласии на разводи спросила, кто же будет моя приемница? Он немного замялся, но потом спокойноназвал имя и фамилию той женщины, которую я уже знала из анонимки. «Но ведь онамного старше тебя», — чуть не вырвалось у меня, однако я сдержалась и нестала его добивать. Значит, у них наверху подобные игры приняты, и его папашаличной судьбой сына давал как бы откупную тем, кто хотел его сожрать. Яспросила: — Твои-то как? Как отец? Он понял ход моих мыслей (ум и интуиция унего были очень развиты) и ответил коротко: — Все нормально, все по-прежнему.

Мы встали друг против друга, и какая-то сила вдруг заставиланас тесно обняться. «Прости меня», — шепнула я. Он ничего не ответил,только коротко всхлипнул, как всхрапнул. Он порывисто поцеловал меня в головуи, круто повернувшись, вышел из комнаты. Потом почти сразу вернулся, взял состола мое заявление, за которым и приехал, вложил его в кейс, поклонился и, неподнимая глаз, ушел насовсем. Я осталась разведенной с малым ребенком на руках.Так завершилась первая часть моей семейной жизни.

Поскольку в общественном мнении я оказалась без винывиноватой, своего рода жертвой правящего клана, то отношение ко мне было восновном хорошее. Не много нашлось таких, кто злорадствовал на тему «Откусилакусок не по глотке». Мне даже предложили завершить аспирантуру по своей жекафедре. Я поблагодарила профессора, обещала подумать. Но система моих взглядовуже выглядела совсем не так прямолинейно, как раньше, когда я радовалась каждойиз трех своих золотых медалей. Теперь у меня появился маленький медвежонокМаксим, и счастье свое я видела по-другому — в соответствии с глубиннымитечениями реальной жизни и человеческой природы. Что принесло бы мнекандидатство по приборостроению? Оно означало бы упрямое продвижение вперед нодороге ложных Для меня, как оказалось, ценностей. Подчеркиваю: для меня,потому, что для кого-то другого и приборостроение, и видный пост в Институтеили Министерстве, и необходимость постоянно быть — ради уважения к самому себе— на передовом рубеже своей науки, — все это была бы его родная жизнь. А дляменя она оказалась двоюродная. Завершение труда — да, кандидатский оклад — да.Но какой должна быть жизнь, родная для меня, я толком понять не могла, ипоразмыслив, приняла за благо пойти пока в заочную аспирантуру и напреподавательские полставки, внимательно оглядеться, благо нужда пока в дверине стучала. Отец огорченно крякнул, потому что с его справедливой точки зрениялюбая отложенная незавершенка являла собой зрелище загубленного времени иресурсов, но особо возражать мне не стал, так как нечем крыть ему было мойаргумент насчет явной нецелесообразности завершения уже морально устаревшихобъектов.

Мужчины липли ко мне, как мухи на мед: я действительнозаметно похорошела после родов, это отмечали все. Исчезла девичья резкостьдвижений, формы тела независимо от моего настроя источали при каждом движениимногозначительные соблазны, судя по горящим или удивленным глазам встречных. Яшла через взгляды, как голая, но это не злило: да, мне есть что показать,глядите, радуйтесь, не жалко. Опять иные стали мне без обиняков предлагать своиуслуги, а иные — руку и сердце. Так вот, был у нас на кафедре преподавательОлег, недавно остепенившийся, представленный на доцента. Было ему уже тридцатьлет и он, как говорится, «засиделся в девках». То есть убежденно болтался в холостяцкомсостоянии, потому что много времени отдал науке и диссертации. Любил онприятным баритоном исполнять старинную песню Марка Бернеса, Бог знает, где икогда он ее узнал:

Любили девушки и нас, Но мы, влюбляясь, не любили, Чего-тождали каждый раз И вот одни сидим сейчас!

И особо впечатляюще он пел:

Нам с каждым годом Все нужней И все трудней Найти подругу…

— Олежек, да как же ты ее найдешь, — смеялась надним я, — коли у тебя воротник рубашки протерся, а ведь встречают-то поодежке,

— Вот! — поднимал он палец. — Мы присутствуемпри рождении очередного шедевра женской логики. Во-первых, существенно важна нерубашка, а то, что находится в ней. Во-вторых, провожают-то по уму, а здесь,согласись, кладезь, что подтверждено целым рядом государственных тугаментов. И,в-третьих, главное: ты как раз сама и доказала крайнюю необходимость для меняподруги! Факт?

— Факт, факт! — смеялась я. Отношения между намибыли свойские, как между своими в доску парнями. Но что-то я стала замечатьпорой некие сбои в его шутливых репликах, нервность что ли какую-то. Оказалось,что и другие заметили это и вроде бы случайно оставляли для нас стулья накафедральных заседаниях рядом, места в экскурсионном автобусе рядом, на пикникзагородный записали, даже в расклад ему палатку на двоих принесли. То есть,вроде бы уже поженили нас. Ну, нет! Я в такие игры баловаться не буду —оганизаторше похода, профоргу кафедры Марине Петровне выдала, не сдерживаясь и,как ни странно, это не озлило ее, а только подняло мой престиж в общественноммнении.

И тут, как специально, чтобы охладить температуру этогообщекафедрального сватовства, появился у меня «человек со стороны»: совсем ненашего, как говорится, круга. Я ведь по-прежнему не столько для заработка,сколько для души проводила экскурсии, в том числе и для приезжих. И вотоднажды, когда я закончила рассказ о литературном Петербурге пушкинской поры(Господи, да как же трудно было вгонять такое богатство всего в три часаавтобусного времени!) и мы остановились у стелы на месте дуэли Пушкина у Чернойречки и я пошла впереди группы к этому трагическому месту, рядом со мноюзашагал совсем еще юноша, высокий, белобрысый, лет двадцати-двадцати двух, неболее. Еще в автобусе я заметила его буквально огнедышащий взор, неотрывнообращенный на меня. Ну, а мне-то старухе двадцати шести лет, что до такихюнцов? Он шел рядом, и взгляд его мешал мне прямо как механическая помеха, онпросто втыкался мне в голову.

От стелы я двигалась к автобусу уже последней, и он опятьшел рядом со мной и молча глядел на меня.

— В чем дело? — довольно резко спросила я. Оннеопределенно пожал плечами: — Даже сам не знаю. Видать, Анастасия Артемьевна,пропал я. Сгубили вы меня в одночасье. Не вернусь я больше к себе в Липецкуюгубернию, останусь здесь, чтобы вас видеть. — Неужели так серьезно? —пошутила я и сама почувствовала фальшь своих слов перед таким огнем. Он толькоголовой кивнул. — А мне-то это надо? — спросила я его в своейпривычно жесткой манере. — Или моей семье? — Не знаю, ничего не могусейчас сказать. Только никто никогда вас так никогда не полюбит. Пропал я.

И я почувствовала, что проснулся в этом юнце атомный пожар,в котором он уже не волен, а если прикоснусь я к нему, то и я сгорю. Тут жепестрым хороводом побежали в мозгу привычные для меня сомнения: а правильно лия, отличница, жила и какого особого я со своими догмами счастья добилась? Аможет быть, в том и сокрыт смысл, чтобы жить, не думая о смысле?.. Вот какаяпробудилась у меня в голове сумятица, не такая уж беспочвенная, если вспомнитьо жестоком крахе моих регламентированных отношений с Ипполитом.