Книга Девять минут до взрыва - Сергей Соболев

Краснов устроился в тенечке в саду: сначала на раскладушке, а затем расстелил подстилку на травке под старой грушей. И, видать так разоспался, что оказался весь уже не в тени, а на палящем солнце – начало шестого, а все еще п е ч е т…

Он вытер ладонью влажное лицо. Спина, особенно плечи, шея, лицо – горели, пропеченные докрасна (он дрых в саду в одних шортах). Ладно, не в первой. Подошел к колодцу, откинул крышку, смайнал ведро…

Надо же, хрень какая привиделась… Хотя почему – хрень?

Он напился холодной колодезной воды: пил жадно, закинув голову, прямо из ведра, затем, утолив жажду, опрокинул на себя, на разгоряченную голову, на обожженные плечи… Кое-что из его недавнего горячечного сна соответствует действительности, вот только финал у той годичной давности истории совершенно иной. Прошлым летом их часть была задействована на проческе сунженского леса (дело было примерно на том самом участке местности, который ему так явственно привиделся). Из их роты наскребли всего два десятка воинов; в остальных ротах случился примерно такой же расклад. На бумаге боевую задачу выполнял полк мотострелков, на деле – полторы роты. При четырех офицерах. А задачу – выполни, хоть тресни.

Вперед, «говядинка»!

В зеленку – без саперной разведки!..

Тот день сам Краснов смутно помнил. Вот не ранило его тогда, не контузило… но как будто кусок пленки засветился, выгорел именно т о т конкретный эпизод.

Ребята рассказывали, – кто со стороны видел – что они чесали через подлесок, шли от балки на юго-запад, постепенно углубляясь в зеленку. Развернулись в цепь; Краснов находился на левом фланге; действительно, жарковато было, стоял знойный день, вот как сегодня… Все бойцы в брониках, в касках – замкомроты Шинкаренко сказал, что лично прибьет любого, кого увидит без каски на кумполе. Здесь же держался и Измайлов, они обычно старались, когда была возможность, держаться именно вместе, благо служили в одной роте.

Продвигались медленно, сторожко. Зырыли под ноги и старались не топать по проложенным через зеленку тропам, чтобы не нарваться на протипопехотку или на растяжку.

В какой-то момент спустились в очередную ложбинку и вышли к заросшему камышом озерку, в которое впадал ручей. Измайлов отцепил фляжку. Краснов свою тоже ему передал. Земеля метнулся к ручью, набрать холодненькой водицы – хотя такие вещи и не приветствовались…

А там, по закону подлости – растяжка.

И нет Измайлова, царство ему Небесное…

– Солдат, тебя Ганка искала, – уже вечером, около восьми, заявил Коля-Николаша.

– Ты бы женился на ней?! Она хорошая. Она мне бумажку дала, – он достал из кармана древнего, местами заштопанного пиджака, одетого на голое тело, скомканную купюру (это была пятисотрублевка). – Коля бумажку маме отдаст. Зачем Коле деньги? Колю за деньги побили…

– Анна меня спрашивала?

– …сломали Коле ногу… Сломали Коле ребра… Но Ганка – она хорошая, я у нее денюжку-то взял…. Пусть мамка накупит на них конфет, Коля любит конфеты… А еще Коля любит песни петь. Давай послушаем, как Коля песни поет?! Я и сплясать могу!

Краснов досадливо поморщился. Коля-Николаша, которого в одно время лечили в местной дурке, от которого отказались все, кроме «мамки», – он приходится ей двоюродным братом – способен был нести еще и не такую «пургу». И если его «заклинит», то хрен потом до него достучишься – это ватная стена, а не человек.

– Коля, потом… потом споешь и спляшешь! Ты говорил, что Аня меня искала? Дочь тетки Вари, да? – он показал на соседский участок, где из-за живой изгороди и фруктовых деревьев выглядывала оцинкованная крыша недавно перестроенного двухэтажного кирпичного дома. – Когда она приходила?

Коля-Николаша переступил босыми ногами, как будто собирался прямо сейчас пуститься в пляс, но сдержал свой порыв…

Он хитро сощурился, спрятал «бумажку» в карман, затем показал два пальца.

– Два дня назад? В воскресенье приходила, так?

– Так. И денежку мне дала на конфеты…

– Про меня спрашивала?

– Мама ей сказала, что ты уехал…

– Блин… – процедил Краснов. – О-от бабье… Ну не насовсем же уехал?!

– А я Ганке сказал, што ты поехал к Федору… Я всегда правду говорю! Зачем врать? Ганка меня часто про тебя спрашивала…. Как там, говорит, наш солдат? Что пишет, какие новости? Она умная, в Москве учится, понял?! Мы с ней песни пели… она – добрая! А этот… этот… – Коля-Николаша вдруг оскалил зубы и протопнул ногой. – Он плохой… плохой… чужой! Он ее обидит, обманет!

Краснов опешил.

– Кто? Ты про кого это говоришь, Коля?

– Бандит он… плохой человек!

– Кто? Как выглядит?

– Тахир его зовут…

– А-а… вон оно что, – задумчиво произнес Краснов. – А он что… этот Тахир… Приезжал сюда, к нам, на Вагонную?

Коля-Николаша вновь показал два пальца.

– Два раза здесь был? То есть у нее, у Анны? Так?

Тот энергично закивал: сначала вверх-вниз, потом – слева направо.

– У него хорошая машина. Коля все марки знает, Коля сам машины чинил…

– Да знаю, знаю…

– Хорошая машина, красивая. Джип. Цвета «мокрый асфальт». «Тойота»! А сам он – нехороший, злой. Тетка Варя его в дом не пустила. Два дня назад он опять приезжал…

– Вон оно как…

– Ганка к нему вышла… но не надолго! Он хотел, чтобы Ганка с ним куда-то поехала… Звал ее сесть в свою машину!

– А что она?

– Сказала – не хочу! не поеду! Коля стоял рядом, все слышал. Я ему сказал: «Ты злой, нехороший! Она тебя не любит! Вернется наш солдат, побьет тебя! А нет, я тебя своей палкой сам излуплю!!» – Коля-Николаша вновь притопнул заскорузлой пяткой и погрозился кому-то своей сучковатой крепкой палицей. – Потом вышла тетка Варя и увела Ганку в дом… А этот… этот… разозлился! Перед тем, как сесть в машину… красивая… джип… «Тойота»… знаешь, да?.. Он… этот Тахир… что-то сказал на не нашем языке! Как-будто выругался! А потом… потом сделал так…

Коля-Николаша чуть попятился, переложил палку в левую руку, а большим пальцем правой чиркнул себя по горлу, чуть ниже спутанной бороденки…

Краснов прошел в дом. Переоделся в джинсы, надел свежую майку. Включил мобилу на подзарядку. Тот эпизод, когда в ночь с пятницы на субботу Аня влепила ему пощечину, тревожил его все последние дни. Бередил, беспокоил, как заноза, которая выбаливала, «дергала», но которую никак не получалось извлечь. Щека, кажется, горит и по сию пору. Надо сказать, что били его не раз и не два: все детство, всю юность, почитай, не вылезал из драк и разборок. Сам легко пускал в ход кулаки, но и получать доводилось, не один он мастак «махаться». Да и в армии всякого довелось хлебнуть: бывало, что и ногами пинали, даже ребро в учебке сломали…