Книга Мадам танцует босая - Марина Друбецкая

«Сразу прогнать или еще послушать? — размышлял между тем Ожогин. — Для „Гомона“ он снимал!» В принципе французские фирмы «Гомон» и «Пате» Ожогин не считал конкурентами. Французы привозили фильмы с сюжетами из своей, французской, жизни, что никак не затрагивало коммерческих интересов Ожогина, специализировавшегося на российской действительности, будь то сценки из народной жизни или великосветские мелодрамы. Напротив, «Гомон» и «Пате» давно были его партнерами. Через них он продавал свои фильмы в Европу. Но мальчишка вел себя слишком уж нагло. Работая у него, Ожогина, осмеливался крутить ручку киноаппарата на стороне, за презренные франки! Но эти идеи насчет световых эффектов… Интересно… Очень интересно. Перебивая Эйсбара вопросами о потопе в Малом театре и замечая мельчайшие несуразности его костюма, Ожогин тем не менее внимательно слушал хвастуна, и чем больше слушал, тем яснее утверждался в мысли, что мальчишка далеко пойдет. «Ладно, погнать еще успею, — думал он. — Пусть покажет себя в деле. Если не брешет, конечно».

— Слушайте, Эйсбар, — сказал он. — Вы сделайте мне, чтобы лицо на экране было хорошо видно, но как бы слегка в тени, в дымке. Можете?

— Могу, — радостно отозвался Эйсбар. — Очень просто.

— Вот как?

— Надо свет поставить сзади. Когда садишься спиной к окну, лицо всегда в тени. Или использовать специальную линзу, чтобы контуры лица казались размытыми, но это сложно. Линзу долго делать. Проще всего прикрепить лампочки к костюму на спине, тогда они к тому же будут создавать эффект нимба.

— Хорошо. Давайте, создавайте. Говорят, вы оскандалились на похоронах японского посланника? Прямо в гроб влезли с киноаппаратом?

— А-а! — отмахнулся Эйсбар. — Ерунда! Главное, такой ракурс нашел… Понимаете, Александр Федорович, ракурс — это…

— Ладно, ладно. О ракурсе мы еще поговорим. Занимайтесь пока светом. Съемка через час.

Ожогин прошел в свой кабинет и вызвал Чардынина.

— Слушай, Вася, — сказал он, когда Чардынин появился. — Ты этого Эйсбара давно знаешь?

— Год примерно, Саша. Год, как он у нас крутится.

— И много накрутил?

— Много. Вся хроника, считай, на нем. И свет тоже. К «Роману и Юлии» такую штуку придумал: наставил в павильоне кучу колонн, а лампионы спрятал, да так, что кажется, будто колонны сами светятся.

— Хорошо. Ты знаешь, Зарецкая подписала контракт. Все пьесы наши. Вчера водил ее в «Славянский базар» отпраздновать сделку, так не поверишь, чертова баба опять взяла меня на крючок. Весь вечер болтала о какой-то последней пьесе, которую ее муженек закончил буквально за день до смерти. Пьесу, разумеется, никто не читал. Говорит, он завещал ее опубликовать через десять лет после своей смерти, а вот насчет синема никаких указаний от покойника не поступало. Так что хитрая лиса намекает, мол, не желаете ли вступить в торг, уважаемый господин Ожогин. Я промолчал. Не очень верю в эту галиматью. Великий старец в последние дни, кажется, совсем выжил из ума. Какая уж тут пьеса!

— А взглянуть не мешает, — отозвался Чардынин.

Через час Ожогин с Чардыниным вошли в павильон, где снималась мелодраматическая фильма из жизни русского двора ХVIII века «Услышишь ты страстей забытых гром». Волоокая Лара Рай в платье с фижмами и высоком пудреном парике стояла перед черной бархатной декорацией с недовольным лицом. Платье жало под мышками. От парика и тяжелого грима по лицу катились капли пота. Дура реквизиторша забыла дать ей веер и записку — по сюжету героиня Лары, фрейлина императрицы, должна была получить письмо от возлюбленного с уведомлением о разрыве, разрыдаться, впасть в неистовство и… тут Лара Рай планировала упасть на колени и предаться отчаянью и горю, заламывая руки и стукаясь головой о декорацию, но от режиссера поступило указание ни на какие колени не падать, никакие руки не заламывать, никакому отчаянью и горю не предаваться и — что самое ужасное! — не стукаться головой ни о какую декорацию. А стоять столбом, чтобы не сорвать чертовы провода, которые неизвестно зачем должны были прикрепить к ее спине. Лара была вне себя от злости. Увидев Ожогина, входящего в павильон, она взизгнула:

— Что происходит? Я тебя спрашиваю! Какой-то идиот…

— Тише, тише, Раинька, — извиняющимся тоном сказал Ожогин, подходя и целуя ей руку. — Успокойся, милая. Нельзя нервничать перед съемкой. Это не идиот, это я приказал. Мы тебя так снимем, что публика ахнет. Никакой Варе Снежиной и не снилось, вот как мы тебя снимем. Да об этой Варе Снежиной больше никто и не вспомнит! — он снова поцеловал ей руку и почувствовал, что лошадка готова подставить спину под седло. Надо ловить момент. — Эй, Эйсбар, вы где?

— Я тут! — из темного угла выскочил Эйсбар, и Ожогина, как и в первую встречу, неприятно поразило его сходство с чертом.

Эйсбар засуетился вокруг Лары. Провода, словно змеи, поползли у нее по спине и ушли в дыры, проделанные внизу декорации. К верхней кромке корсета Эйсбар прицепил что-то железное и холодное. Лара поежилась.

— Держатель, — пояснил Эйсбар. — Сейчас лампочку прикрепим — и готово.

Он еще немного поколдовал.

— Стойте смирно, не двигайтесь, а то еще обожжетесь, — сказал он фамильярно, как будто она была не первая дива русского синема, бесподобная Лара Рай, а последняя никудышная статистка. Лара открыла было рот, чтобы ответить нахалу, но тот, коротко бросив: — Лампочка горячая, — уже отскочил в сторону. — Врубаю! — крикнул он на весь павильон.

Свет зажегся. Эйсбар чертыхнулся.

— Снимите с нее парик! Слишком высокий, света не видно!

Прибежал гример, осторожно, чтобы не потревожить Лару, снял парик, зачесал наверх ее черные роскошные волосы, пытаясь создать видимость старинной прически. Наконец все было готово, и Эйсбар снова врубил свою иллюминацию. Золотой нимб возник над головой Лары и засиял мягким ровным светом. На лицо будто легла легкая вуаль. На глазах изумленных зрителей вдруг исчез грубый грим, резкие тени, тяжеловатый овал. Кожа стала дымчато-нежной, бархатистой. Лицо, смягченное и преображенное тенью, приобрело неожиданно трогательное девичье выражение. Эйсбар подскочил к киноаппарату и заглянул в объектив.

— Да! — возбужденно крикнул он и хлопнул в ладоши. — Есть!

Аппарат застрекотал. Эйсбар начал съемку. Лара стояла не шелохнувшись, понимая, что происходит что-то необыкновенное, словно что-то постороннее, внешнее, приподняло ее над полом, и боясь нарушить неосторожным движением это состояние полуполета. И все остальные тоже стояли не шелохнувшись, пораженные и завороженные волшебством, сравнимым лишь с волшебством, которое фея сотворила с Золушкой. Лара вроде бы оставалась Ларой и в то же время превратилась в какое-то неземное невесомое создание. В павильоне стояла мертвая тишина, ставшая еще глубже благодаря еле слышному монотонному стрекоту киноаппарата. Вдруг раздался короткий пронзительный крик. И тут же второй — долгий, полный животного ужаса. Пламя впыхнуло мгновенно. Загорелись кружева на Ларином платье, и вот уже пылают ее роскошные черные волосы — знаменитые кудри Лары Рай! Мгновение — и огонь перекинулся на декорации, побежал сверкающей струей по деревянному полу к двери, вырвался в коридор, заскакал, затанцевал, закружился веселым вихрем по стенам. В оцепенении весь павильон следил за его смертельной пляской.