Книга Развод. (не) наша дочь - Адалин Черно

слабо понимаю, в какой роли он взял меня с собой, но после того, как Ника сбегает от него и жмется ко мне, начинаю понимать. Несмотря на то, что она вроде как позволила Давиду взять себя на руки, доверять ему не стала. И везде высматривала меня.

— Простите, но придется вам походить с нами, — говорит Давид, шумно втягивая воздух.

— Ну ты чего? — трогаю Нику за плечо. — Чего испугалась?

— Осмотра, — вместо нее отвечает Давид.

— И анализов.

— Но у тебя же уже брали анализы.

— Ага. Но я очень боюсь, — признается. — Перед папой храбрилась, чтобы он меня не вернул обратно, а теперь… я ведь ему не нужна, да?

Она спрашивает это с таким разочарованием, что у меня сжимается сердце, а еще очень хочется вернуться в больницу, где остался Назар, и хорошенько ему врезать. Все это время девочка пыталась впечатлить его, держалась изо всех сил, а он… даже не обратил на нее внимание, когда Давид выносил ее из палаты. Все его внимание было приковано ко мне.

— У папы просто много работы, — говорю неопределенно.

Вдруг Назар все-таки вспомнит, что он отец? Не хочется формировать у Ники неверное о нем представление.

— Анализы нам все равно нужны. Но если ты очень сильно боишься, я могу быть с тобой рядом. Хочешь?

— Хочу! — восклицает девочка и неожиданно спрашивает: — А у тебя есть дети?

— Нет.

Она хмурится, а затем, состроив щенячьи глазки, добивает меня вопросом:

— А ты не можешь быть моей мамой?

Глава 15

От такого прямого вопроса я сначала опешила, а затем замолчала, не зная, что сказать. А и правда? Как ответить? Не могу, потому что очень сильно люблю твоего папу? Вряд ли ребенок способен это понять. Даже если я скажу, что ее папе понравилась ее мама, а я теперь не могу этого стерпеть, она тоже не поймет. Возможно, если провести аналогию…

— А вот мы сейчас сдадим анализы и выясним это, — на полном серьезе говорит Давид.

Кажется, он начинает включаться в игру по воспитанию и разговаривает с ребенком на его языке.

— Правда? — Ника с надеждой поднимает голову и смотрит сначала на своего дядю, а затем на меня.

— Правда, — подтверждаю, а сама бросаю в сторону Давида вопрошающий взгляд.

— Я уже договорился об анализе, — спокойным, монотонным даже голосом произносит Давид. — Все заберут сразу. И у вас потом.

Быстро. Даже слишком. Впрочем, не это ли мне надо? Отстреляться, сдав анализы, и дождаться очередного отрицательного результата. Отчего-то теперь собственное упрямство воспринимается иначе. Кому и что я хочу доказать? Назару? Себе? Оправдать мужа определенно не получится. Он изменил. Точка.

Такое не оправдывается и не прощается. По крайней мере, мне всегда так казалось. Женщин, которые запросто прощали измену мужа, я прежде называла недалекими. Иногда дурами и идиотками. Самыми, в общем, неприглядными эпитетами. А теперь вот…

Столкнувшись лицом к лицу с проблемой, сижу и думаю, как поступить. А ведь спроси у меня кто-то совета, я бы незамедлительно сказала бросать и даже в его сторону не смотреть. Но одно дело раздавать советы и другое — сталкиваться с этим самостоятельно. Я и в страшном сне не могла представить, что когда-либо окажусь на месте женщины, которой изменили. И хоть после трудного периода я была уверена, что у Назара были любовницы, я бы предпочла и дальше жить в неведении, а не смотреть на его шестилетнюю дочь.

— Пройдемте, если вы готовы, — в коридор выходит медбрат и приглашает нас в кабинет.

Ника, к моему удивлению, поднимается первой и берет меня за руку.

— Уже не боишься?

— Он сказал, надо сдать анализы, чтобы понять, можешь ты быть моей мамой или нет, — тычет пальцем в сторону Давида.

— Да, верно.

— Я всегда хотела маму, — признается. — С бабушкой было неплохо, но у всех были мамы.

Я не знаю, что на такое отвечать, поэтому молчу. За медсестрой, которая берет у нас анализы, повторяю успокаивающую мантру для Ники, а затем прохожу анализ сама. Второй раз за сутки. Стараюсь не смотреть в сторону медсестры, что набирает кровь и клеит имя на пробирку. Уверена, она даже не подозревает, на какой именно анализ берет у меня кровь. Это знает лишь тот, кто оформлял эти анализы. Впрочем… на пробирке разве не написано? Там, кажется, не только имя мое и фамилия.

— Ну, вот и все, — добродушно говорит медсестра. — Закончили.

Ни капли осуждения и непонимания во взгляде. Полная сосредоточенность и профессионализм. Захотелось как-то отблагодарить женщину, но я почти сразу вспоминаю, что мы не в обычной государственной больнице, куда я ходила до встречи с мужем, а в дорогой клинике, где пациенту уделяется все внимание. Уверена, персонал здесь не возьмет ни копейки.

Взяв за руку Нику, веду ее в коридор, откуда нас тут же сопровождают в плату.

— Кое-какие анализы будут готовы через несколько часов, но полную картину мы будем знать только к вечеру, — сообщает врач, глядя при этом почему-то на меня.

— Хорошо, — киваю, помогая Нике раздеться и забраться в кровать. — Как себя чувствуешь?

Врача уводит Давид для разговора без женских ушей и глаз.

— Нормально. Я тут, потому что упала?

— Да.

— Но ведь там у меня уже взяли анализы. И сказали, чем я болею, — упрямится.

Ей явно не нравится то, что ей предстоит здесь остаться. Возможно, только до вечера, но, может, и на несколько дней, о чем я стараюсь не говорить, чтобы не пугать ее заранее.

— Я тут надолго? — словно почувствовав мое нежелание делиться именно этим, спрашивает Ника.

— Будем надеяться, что до вечера.

— А если нет? Я буду здесь одна? — спрашивает не без ужаса в голосе. — Я просто… никогда не ночевала дома одна. Я… боюсь темноты.

— Давай сделаем так… если тебе предстоит здесь остаться на ночь, то я останусь с тобой.

— А если нет, то ты оставишь меня с дядей?

— Он совсем тебе не нравится?

— Я просто его не знаю.

— Вот и будем знакомиться, — говорит Давид, услышав наш разговор.

Он подходит к кровати, садится на небольшое кресло и, прежде