Книга Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев

(в некоторых западных изданиях на этом месте оно и помещается). Труд Евсевия о Палестинских мучениках заслужил лестные похвалы со стороны Гунцикера. Он придает высокую цену этому сочинению, хвалить его за хронологическую точность, называет его «совершенно верным и ясным изображением гонения Диоклетианова», как оно происходило в Палестине, рекомендует держаться его, как масштаба при изучении известий о гонении Диоклетиана на пространстве всей империи[79]. Соглашаемся с этим отзывом. Но возникает неизбежный вопрос: каким образом один и тот же Евсевий в одно и тоже время написал два сочинения (Церковную историю, поскольку она описывает эпоху Диоклетиана, и книгу о Палестинских мучениках), касающихся одного и того же предмета, но столь различныя, по суждению Гунцикера, по научному значению? Невозможно представить себе, как могло случиться, что Евсевий в одно и тоже время и почти на одну и ту же тему написал два сочинения: — одно — никуда негодное, а другое — великолепное. Чувствуется, что здесь что то не так… Написавший превосходное сочинение не мог о том же предмете написать в тоже время и ничтожное. Ясное дело, что в сочинении, которое признается негодным, по вине или не по вине автора, остается что-то просто непонятным для других… В таком именно положении очутился Гунцикер с своими взглядами на достоинства VIII-ой книги Евсевия и его же сочинения: о Палестинских мучениках. Бригер достаточно показал, в чем ошибка Гунцикера — и на этом результате пока и можно успокоиться[80]. Как мы сказали выше, другой отзыв о второй половине церковной истории Евсевия, — отзыв Эли, так же, как и мнение Гунцикера, нельзя считать верным. Эли отдает предпочтение второй половине истории Евсевия, и следовательно и VIII книге этой истории — пред первою половиной. Но суждение Эли не свободно от преувеличения. Совершено верно, что здесь и в особенности в VIII книге Евсевий более осуществляет задачи историка, чем в предыдущих отделах своего труда, ибо здесь мысль историка господствует над историческим материалом и подчиняет его себе: историк пишет по материалам, а не ограничивается простой передачей их, — достоинство, которое составляет необходимую принадлежность историка, умеющаго надлежащим образом приняться за свое дело. Но во всяком случае, принимая во внимание многие другие свойства, которые проявляет Евсевий при написании главным образом VIII книги, составленной им в качестве современника, его, — Евсевия, — никак нельзя, согласно с Эли, назвать «истинно историком». Евсевий, как наблюдатель и как описатель современных ему событий, имеет не мало недостатков. Приведем некоторые примеры этих недостатков. Прежде всего заметим, что Евсевий не сумел как следует воспользоваться тем богатством материалов, которым он обладал в качестве наблюдателя и очевидца замечательнейшего из гонений. Евсевий, например, говорить, что он был в Египте и видел, что происходило здесь в гонение Диоклитиана, но его рассказы о виденном настолько изобилуют риторикой, что подобное же повествование мог легко составить и тот, кто не был очевидцем событий, а лишь слышал, что было гонение и были мученики в Египте (VIII, 8). Наблюдатель происшествий, очевидно, не мог должным образом разобраться в своих впечатлениях и передать их в живом рассказе. Далее, читатели истории Евсевия имеют основание полагать, что Евсевий знал гораздо больше о своем времени, о эпохе Диоклетиана, но что он далеко не все рассказал, вероятно опасаясь навлечь на себя укоры от современников за свою откровенность. Евсевий знал, напр., о распрях и других неприглядных явлениях среди пастырей церкви; он знал образцы малодушного поведения этих же лиц во время гонения Диоклетианова, — но обо всем этом историк умалчивает (VIII, 2). Между тем, от современника, пишущего историю своего времени, потомки в прав требовать, чтобы он описал все, — светлое и темное, без лицеприятия и совершенно откровенно. Историк опустил из виду, что он пишет не для своего только времени, но и будущего. Евсевий не поделился с читателями всеми своими сведениями о современном ему христианском мире, — и таким образом не явил собой «истинно — историка», каким называет его Эли. Евсевий, рассказывая некоторые факты, не дает указания, как смотреть на эти факты и чем объясняются они (напр., он рассказывает, как очевидец, что в Фиваиде множество христиан сами напрашивались на мучения и смерть: (VIII, 9), чего не было в других странах, но не объясняет, почему такое явление встречалось в Фиваиде, и, однакож, будучи современником и очевидцем, он без труда мог бы добраться до причин явления). Но еще более значения имеет то, что Евсевий не имел или не постарался собрать достоверных сведений о тех событиях и тех лицах, какие он описывал, как современник. Знать что нибудь для Евсевия значило знать что нужно для историка. Это недостаток весьма важный. Евсевий, не имя точных сведений, берется писать о западном императоре Максенции; но вместо живого изображения у него выходит бледная копия с восточного императора Максимина, которого хорошо знал Евсевий, по крайней мере по слухам (VIII, 14). Всем, занимающимся историей, хорошо известно, что между Максенцием и Максимином в действительности мало общего: отношения первого, напр., к христианам совсем были не похожи на отношения Максимина к этим последним. Евсевий также не собрал точных сведений о гонении в Никомидии при самом Диоклетиане, и допустил неизвинительные ошибки, так, например, он утверждает, что Анфим, еп. Никомидийский, пострадал в 303 году, в то время, когда Никомидия была резиденцией Диоклетиана (VIII, 6), но на самом деле смерть Анфима последовала чуть не чрез 10 лет спустя после 303 года. Анфим скончался мученически в 311 или 312 году — при Максимине[81] и т. д. Эли преувеличивает достоинства Евсевия, как историка, описавшего свое время.

Нужно сказать, что Евсевий был человек книжный. Он больше жил искусственно книжною жизнью, чем жизнью действительною. Действительность, если и привлекала его внимание, то он редко был способен понять и оценить явления действительности надлежащим образом. Это он доказал как своим изображением эпохи Диоклетиана, так и позднейшей эпохи Константина Великого. Книгу он умел ценить лучше и правильнее, чем историческую действительность. После этого неудивительно, если он мог по документам лучше писать историю, чем по своим впечатлениям и наблюдениям. Впрочем, таков удел всех людей науки, слишком погруженных в книги. Слишком книжный человек редко бывает хорошим наблюдателем и ценителем живого мира. Евсевий представляет собой в этом отношении внушительный пример. Там, где нет у него под руками документа, он идет ощупью и нередко ошибается.

Глава вторая

Евсевий, как отец церковной истории и подробная характеристика его церковной истории. — Почему Ев-ий может быть назван