Книга Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль - Ахона Гуха

стену, защищающую разум и чувство собственного «я» от знания о причиненном вреде. Все становится еще очевиднее, когда мы задумываемся о том, кто причиняет отношенческие травмы и как это происходит. Их часто причиняют близкие нам люди в повторяющейся манере и на критических этапах нашего развития. Чтобы понять и пережить межличностную травму, нам часто приходится обносить ее стеной и отгораживаться от ассоциируемых с ней эмоций. Кроме того, у нас нередко развивается ряд компенсаторных и защитных убеждений («Должно быть, я плохой(-ая), если мама так со мной обращается»). Многие из этих убеждений являются целиком подсознательными.

Психологические защитные механизмы – это способы, которыми мы защищаемся от всего, что может ошеломить или огорчить нас. У всех нас есть защитные механизмы, они широко распространены и отличаются высокой адаптивностью. Например, если бы мы постоянно думали о том, что когда‑то умрем, и что человечество быстро вымрет, как только Солнце погаснет (если не раньше), многие из нас в ужасе свернулись бы клубком, переполненные эмоциями. Различные защитные механизмы, включая отрицание и попытки добиться бессмертия путем полового размножения (если наши наследники будут жить, мы никогда по‑настоящему не умрем), помогают нам управлять этими знаниями.

При отношенческой травме в игру вступают несколько важных защитных механизмов. Хотя эти психологические защитные механизмы изначально эффективны, со временем они могут помешать человеку понять и проработать свою травму, что приведет к ряду посттравматических проблем. Эти защитные механизмы также могут стать ятрогенными (вредными), когда они начинают обобщаться и проникать в другие области жизни, останавливая психологический рост, мешая нам получить полный доступ к какой‑либо эмоции или искажая структуры наших убеждений. Отрицание может быть защитным, если оно не дает человеку оказаться охваченным мыслями о сексуальном насилии в детстве, однако оно становится менее адаптивным, когда превращается в характерологическое (привычное и являющееся частью личности) и мешает нам распознавать базовые эмоции, например отсутствие счастья в интимных отношениях или ощущение опасности в дружеских отношениях.

Представьте себе дамбу как психологическую стену, в которой часто случаются протечки. Пока мы стоим у стены, затыкая пальцами отверстия, чтобы остановить поток всепоглощающего дистресса, мы не можем отойти. Мы остаемся в ловушке, отчаянно пытаясь защититься от ужасов, скрывающихся за стеной, несмотря на наше желание отойти.

По сути, травма – это состояние, в котором человек замирает во времени, не в силах оторваться от травматического события, и чрезмерная потребность в сохранении психологической защиты – это главный подкрепляющий ее механизм.

Наиболее распространенной защитой от неприятных событий и чувств является отрицание. Отрицание незамысловато, оно эквивалентно фразам «нет, этого не было» или «это было, но не причинило мне вреда». Это один из самых примитивных (сформированных на ранних этапах развития) защитных механизмов. Большинство из нас прибегали к нему в детстве, когда нас спрашивали, сделали ли мы то, в чем нам не хотелось признаваться. Возможно, мы инстинктивно говорим «нет» и придерживаемся этой позиции, несмотря на доказательство в виде идущей к нам дорожки из хлебных крошек. Точно так же мы используем этот механизм различными способами, чтобы защититься от травмы. Мы отрицаем, что она произошла, отрицаем, что она повлияла на нас, или выборочно отрицаем некоторые ее аспекты.

Жертвам часто бывает сложно воспроизвести в памяти травматические события. Это может быть связано одновременно с трудностями формирования воспоминаний об эмоционально тяжелых событиях [3] и психологическими процессами «забывания», которые помогают защититься от дистресса. Мозг не может полностью кодировать эмоционально тяжелые события в долговременную память, поэтому у нас либо присутствуют «вспышки» воспоминаний, либо мы помним определенные впечатления (например, то, что мы услышали) и забываем остальное. Это явление часто эксплуатируется адвокатами во время перекрестного допроса жертв сексуального насилия, которые не могут воспроизвести детали произошедшего из‑за защитных механизмов мозга.

Время от времени я работаю с людьми, которые утверждают, что определенные триггеры (обонятельные триггеры распространены из‑за связи обонятельных нервов и центров памяти в мозге) внезапно позволяют им вспомнить произошедшее более подробно, чем удавалось раньше. Медленная проработка травм и разговоры о них на сеансах психотерапии работают таким же образом и помогают клиентам прорваться через первоначальные защитные механизмы, чтобы осознать последствия травматических событий или даже воспроизвести ранее неисследованные воспоминания. Это психологически сложный процесс, и большинство психотерапевтов действуют очень медленно, следя за тем, чтобы пациента не охватил дистресс до того, как он сможет с ним справиться. Разумеется, клиенты не могут воспроизвести то, что их мозг никогда не кодировал, и я никогда не применяю техники вроде гипноза, чтобы «извлечь» глубинные воспоминания. Такие техники являются проблемными с этической точки зрения и иногда могут привести к извлечению ложных воспоминаний [4] или конфабуляции (автоматическое создание мозгом воспоминаний без намерения обмануть) под давлением. Эти явления лежат в основе истории «сатанинского ритуального насилия» в США в 1980‑х годах.

Среди других защитных механизмов есть те, которые помогают жертвам управлять периодически возникающими тяжелыми чувствами. Наиболее распространенными защитами от эмоций являются вытеснение, подавление и сублимация (человек либо отталкивает эмоцию и отстраняется от нее, либо преобразует социально неприемлемые импульсы, эмоции и поступки в социально приемлемые). Травмированным клиентам бывает сложно испытывать эмоции или признать, что они пережили травматическое событие, заблокировав некоторые его аспекты или проигнорировав последовавший за ним дистресс. Диссоциация может произойти, когда травма слишком сильна или случается на определенном этапе развития. Она позволяет жертве психологически отстраниться от неконтролируемого дистресса, который может возникнуть. Она может проявляться в виде полноценной диссоциации, при которой тяжелые эмоции и опыт распределяются по фрагментам личности, что приводит к диссоциативному расстройству идентичности (ДРИ, также используется диагноз расстройство множественной личности) и другим диссоциативным расстройствам. Ее проявления могут быть менее выраженными, например человек может цепенеть каждый раз, когда в нем пробуждается болезненное чувство, или проводить в постели несколько дней после события‑триггера. Я работала с жертвами, у которых случались функциональные психогенные припадки (припадки, связанные с функционированием нервной системы, а не органическими нарушениями структуры мозга) при любом напоминании о травматическом событии. Некоторые мои клиенты говорят, что они будто бы наблюдают за собой сверху, когда вспоминают о травме. Иногда диссоциация является частью здорового психологического функционирования – всем нам периодически приходится отстраняться от эмоций (например, во время управления автомобилем мы действуем на автопилоте) – однако она становится проблемой, когда мы отгораживаемся от сильной эмоции, которую мы не признаем и не прорабатываем.

Многие жертвы намеренно пытаются приглушить эмоции, например употребляют наркотики/алкоголь и прибегают к самоповреждениям, например режут себя или причиняют себе боль иными способами. Боль может вызывать выработку эндорфинов, что позволяет жертве вернуться в настоящий момент и отдалиться от