Книга Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

вынужден буду потерять веру даже в тех, кому по выезде из Александрии доверял больше всего? Что нас будут убивать одного за другим, пока не останется лишь крохотная горстка — самим фактом своего выживания свидетельствующие о том, что они и есть предатели, инструменты в руках царя Птолемея? Понимаешь ты теперь, что произошло со мной, Гордиан?

Дион протянул руки умоляющим жестом, и на лице его отразилась вся мера отчаяния, перенесенного им за последние дни.

— Я покидал Александрию полный беспокойства, но полный также и надежды. А теперь…

— Убийства, ты сказал. Здесь, в Риме?

— Да. По меньшей мере три с тех пор, как мы прибыли. Мы все остановились в разных домах, у людей, которым, я знал, можно было доверять. Понимаешь, я боялся еще одного крупного нападения, пока не понял, что Рим это Рим, а не Неаполь или Путеолы. Даже царь Птолемей не осмелится организовать крупное нападение или затеять мятеж на глазах у сената. Правители Рима еще терпят подобные вопиющие преступления где-нибудь вдалеке, но не у себя под носом. Ни один чужеземный царь не решится подстрекать толпу, устраивать поджог или призывать к открытой резне в самом Риме.

— Ты прав. Сенаторы берегут эти привилегии для себя.

— Поэтому царь Птолемей переменил тактику. Вместо того чтобы нападать на нас, когда мы все вместе, он решил попытаться уничтожить нас по одному.

— Каким образом?

— Не поднимая шума. Яд. Веревка. Удар кинжалом.

— С ведома ваших хозяев?

Дион помедлил.

— Может быть. Может быть, и нет. Рабов можно подкупить или заставить сделать что-то при помощи шантажа. Но подкупать и шантажировать можно и хозяев, особенно когда для этого привлекаются люди, которые дружат с царем Птолемеем.

— Люди вроде Помпея?

Дион кивнул:

— И я подозреваю, что среди знатных римлян — может быть, даже среди сенаторов — есть такие, кто не откажется от одного-двух убийств, лишь бы приобрести благосклонность Помпея или отплатить ему за деньги, взятые у него в долг.

— Осторожнее, Дион. До сих пор ты говорил, что за всеми этими убийствами стоит ваш царь. Теперь ты намекаешь на человека, который считается в Риме самым популярным полководцем и в будущем, возможно, станет диктатором.

— Уверяю тебя, что за всеми этими убийствами стоят определенные люди. Царя Птолемея сейчас даже нет в городе. Он удалился в Эфес на зиму, оставив все в руках у Помпея. А почему бы и нет? Помпей не менее Птолемея заинтересован в том, чтобы Египтом правил прежний царь, поэтому он продолжает нападать на членов делегации. С тех пор, как мы прибыли в Рим, его агенты вынюхивают нас одного за другим.

Я покачал головой.

— Ты признал, что у тебя нет прямых доказательств виновности царя Птолемея, Дион. Есть ли у тебя доказательства, которые свидетельствовали бы против Помпея?

Он взглянул на меня и долгое время молчал.

— Несколько ночей назад кто-то пытался отравить меня в доме Луция Лукцея. Тебе нужны доказательства? Мой раб умер в ужасных мучениях, корчась и задыхаясь на полу, после одной-единственной ложки супа, поданного мне в отдельную комнату!

— Да, но…

— А мой хозяин, Луций Лукцей, несмотря на знакомство с философией и презрение, которое он питает к царю Птолемею, дружит с Помпеем.

— Тебе известно, откуда взялся яд?

— В тот день утром к Лукцею заходил некий Публий Асиций. Красивый молодой человек — я случайно увидел его, когда он выходил из дома, и спросил у Лукцея его имя. Этим же вечером мой раб был отравлен. На следующее утро, после того как я сбежал из дома Лукцея, я немного расспросил про его вчерашнего посетителя. Мне сказали, Что Публий Асиций известен как молодой человек непрочных моральных устоев, который имеет пристрастие к поэзии и вину, а также ввязывается в политику, не имея никаких серьезных планов, желая угодить всякому, кто смог бы помочь ему сделать карьеру.

Я вздохнул.

— Ты описал целое поколение молодых римлян, учитель. Многие из них могут оказаться способны на убийства, включая, вполне вероятно, и этого Публия Асиция. Но простая близость к месту преступления еще не…

— Асиций также, говорят, находится в долгу у Помпея, который ссудил ему несколько очень крупных займов.

— И все же…

— Видишь, тебе нечего возразить, Гордиан. Цепь замыкается вокруг Помпея, а от него ведет к царю Птолемею.

— Твой хозяин, Лукцей — ты говорил ему о своих подозрениях?

— Мой раб еще корчился на полу! Я настоял, чтобы Лукцей пришел и сам увидел последствия ужасного замысла. Я потребовал, чтобы он выяснил, каким образом суп оказался отравлен.

— И что он ответил?

— Он притворился, что возмущен, конечно. Сказал, что лично допросит каждого из своих рабов и в случае необходимости пустит в ход пытку. Может, он так и сделал, а может, и нет. Я покинул его дом на следующее утро, желая как можно скорее оказаться подальше оттуда. Я сказал Лукцею, что остановлюсь у Тита Копония, но он пока не сделал никаких попыток связаться со мной.

Тригонион, который все это время молчал, прочистил горло.

— Выбравшись живым из дома этого человека, было бы разумнее не сообщать ему, куда ты направляешься. — Галл сделал кислую мину и вот-вот, казалось, готов был отпустить новую колкость, но на этот раз в его словах был определенный смысл.

— Я что же, должен вести себя как преступник или как беглый раб? — сурово спросил Дион. — Красться от тени к тени, надеясь, что никто меня не увидит, и молиться, чтобы мир забыл о моем существовании? Разве недостаточно мне стыда, что я должен напяливать подобный наряд, чтобы выйти днем на улицу? Я отказываюсь исчезать со сцены. Сделать так — означает отдать царю Птолемею незаслуженную победу. Не понимаешь? Я — единственный, кто остался от целой делегации в сто человек, которая прибыла сюда, чтобы выступить в защиту народа Александрии и его новой царицы. Если я позволю страху сделать меня немым и невидимым, то я с равным успехом мог бы никогда не появляться в Риме. Я буду все равно что мертвый.

С этими словами Дион снова вздрогнул и разразился слезами. Я следил за тем, как он пытался справиться с эмоциями и взять себя в руки. За последние месяцы он претерпел множество несчастий и стал свидетелем невероятной трагедии, но наградой за все его труды были горечь и стыд. Я почувствовал благоговейный трепет перед его упорством.

— Учитель, — сказал я, — что ты хочешь от меня? Я не могу заставить сенат выслушать твои требования. Я не могу заставить Помпея прекратить оказывать поддержку царю