Книга Темный путь. Том первый - Николай Петрович Вагнер

как она схватила свой, «хлопнула» его залпом и без церемонии подставила опять под бутылку пустой бокал.

Изумленный этою неожиданностью (тогда я был еще весьма неопытен), я ей налил еще бокал, и с ним она распорядилась точно так же и снова подставила его.

Я посмотрел на нее с изумлением.

— В трактирах, знаете ли, подают вше такие маленькие покальчики (и она вся сморщилась), лючьше маленьким штаканчиком пить. А вы, каспадин, что же сами не пьете?

Я велел подать еще бутылку цимлянского и маленькие «штаканчики».

У меня с двух бокалов начала кружиться голова. Я совсем забыл, что я совершенно натощак, что я вчера с вечера ничего не ел. А у нее только глаза стали масляные и щеки разгорелись, но не тем синеватым румянцем, с которым она пришла в трактир с морозу.

— А вы бы, гашпадин, велели дать яичница с лукэм. А то натощак не хорошо пить. В голове будет финкель-пикель.

И я велел дать ячница с «лукэм».

L

Прошло часа полтора или два в каком-то чаду или угаре. Я был положительно пьян и убедился только в одном, что подпоить 12-летнюю девчонку хотя и можно было, но выпытать от нее что-нибудь было положительно невозможно.

Как только я заводил речь о Саре, она сейчас начинала бегать глазами, вертеться и шептать:

— Это не хороша история… не хороша, гашпадин! Дурна история! — И она крутила своей головой, с которой давно уже свалился платочек, и все черные, густые кудри растрепались во все стороны.

Когда я наконец пристал к ней, как говорится, с ножом к горлу, то она отделалась таким предложеним:

— Вы, гашпадин, — прошептала она над моим ухом, — напишите маленькую такую zettelchen — записочку, а я передам ее Саре, непременно передам. А вы мне за это сделаете маленький гешенк.

Я согласился даже, что это был самый удобный путь открыться в любви и попытать счастья. Помню даже, предложению этому я весьма обрадовался, и не помню, как спросил еще шампанского.

Впрочем, в это время сознание мое работало уже совсем плохо.

Словно во сне представлялось мне, что Ришка — совсем не Ришка, а маленькая вакханочка, и что она сидит у меня на коленях, а половые поминутно заглядывают к нам и смеются.

Помню, что я кричал на них и бранился без церемонии. Помню, что и она бранилась с ними, плевалась и все звала меня куда-то в заднюю комнату.

Помню и эту комнату, маленькую, грязную, полутемную, с двуспальной кроватью, на которой была целая гора подушек. Помню, что я добрался до этой кровати, что привела меня туда Ришка, и что она меня укладывала…

Помню еще что-то, но до того невероятное, отвратительное, что я охотно принял бы это за пьяный бред или за тяжелый кошмар.

LI

Я проснулся уже вечером на той же самой кровати, проснулся в весьма растрепанном виде. Подушка с кровати валялась на полу, Ришка исчезла, а с ней вместе исчез и мой бумажник, в котором было с лишком 600 рублей.

Положение было весьма скверное! Голова страшно кружилась, в глазах было зелено. Признаюсь, я даже подумал, что, может быть, в вино было что-нибудь подмешано. Но это подозрение сейчас же исчезло. Я спросил в трактире, куда девался мой бумажник, но, разумеется, никто мне этого не сказал, и все показали на жидовку.

Буфетчик был весьма скандализован этой пропажей и горячо советовал мне сейчас же обратиться в полицию.

— Всяка жидовская мзгля будет здесь воровать, а на наше заведение охулка! — говорил он. — Помилуйте!

Но в полицию я, разумеется, не обратился. Одна мысль, что я встречусь опять с полицмейстером после сегодняшнего пассажа в трактире, пугала меня, как пугает преступника сознание совершенного преступления.

Денег, бывших в моем кошельке, вполне было достаточно для расплаты в трактире. На другой день я первым делом обратился к одному доброму знакомому, у которого всегда были деньги, и сказал, что я потерял все, что взял с собой из деревни. Он искренно пожалел меня и дал сто рублей.

А потом я тотчас же написал управляющему в деревню, чтобы выслал мне денег немедля. К счастью, у него были деньги, так как тогда подходили некоторые уплаты за проданный хлеб.

LII

В тот же вечер я опять отправился в балаган на пантомиму. Но пантомима была уже другая, и Сара вовсе не выходила на сцену, а на место ее явилась какая-то балерина, которую публика встретила холодно.

Театр был полон, но ни одного из военных и из кружка нашей молодежи не было. Явился один только неизменный Кельхблюм.

— А Сары нет! — сказал я, подходя к нему.

— Да, нет? — ответил он холодно и сердито. — А вчера вышел скандал, и ей запретили являться на сцену.

— Какой скандал? Кто запретил? — спросил я, а сам подумал: врешь, приятель, я знаю, почему ей запретили являться.

Кельхблюм рассказал, что вчера вызовам не было конца, и уланы до того расшумелись, что должен был приехать сам бригадный командир С-й и многих посадил под арест.

Дождавшись антракта, я ушел и, разумеется, направился опять на Покровскую, к Аккламовскому дому.

Но дом был весь темный. Даже подъезд не был освещен, и только уличные фонари тускло горели, а пронзительный ветер бороздил воду в лужах, и с крыш текло немилосердно. Была оттепель.

Совершенно не в духе отправился я домой, написал в деревню и, чуть не плача с досады, завалился спать.

А на другой день, в десятом часу, я снова был на Покровской. Я издали еще увидал черного рысака, покрытого голубой накидкой, увидал и Ришку, и толпу девочек. Все совершенно так, как было вчера.

Я подошел так, что Ришка меня не заметила, увлеченная своим гешефтом. Она продавала по копейке вчерашний трактирный мармелад.

Взглянув в мою сторону, она увидала меня, мгновенно вся как будто съежилась, точно хотела спрятаться куда-нибудь, и страшно побледнела. Впрочем, она и без того была иззелена-бледная.

— Кыш все! В сторону! — закричал я на девчат и, вынув из кошелька горсть мелких денег, далеко швырнул их на улицу.

Вся компания с пронзительным визгом бросилась подбирать их.

Я подошел к Ришке.

LIII

— Куда ты дела мой бумажник и 600 рублей? — спросил я ее строго, и я никогда не забуду ее фигуры в эту минуту и того голоса, которым она ответила.

Она удивительно напомнила мне хорька, которого раз я затравил около амбара. Когда он