Книга Малый уголок - Сомерсет Уильям Моэм

пора побриться, капитан, если хотите знать мое мнение» — или: «Эти ваши штаны, капитан, форменный срам»… От этого у кого хочешь душа в пятки уйдет.

Капитан Николс замолчал, скользнул взглядом по пустынному морю. Ночь была такой светлой, что ясно различалась линия горизонта.

— Ну, уж на этот раз я ее оставил с носом, удрал наконец. Она не знает, где я, и узнать ей неоткуда, но, провалиться мне на этом месте, я бы не удивился, кабы она вдруг подошла к нам на шлюпке, при полном параде, — на нее посмотришь, сразу видишь, что она леди, этого у нее не отнимешь, — поднялась бы на борт и сказала: «Что это за вонючий, мерзкий табак вы курите, капитан? Вы же знаете, что я не переношу ничего, кроме «кэпстона»… Это все нервы. Вот где собака зарыта. Отсюда и моя диспепсия, коли говорить начистоту. Я помню, как–то в Сингапуре пошел я к врачу, которого мне очень рекомендовали, и он записал кучу всяких вещей в своей книге, знаете, как это делается, а потом поставил внизу крест. Ну, мне это не очень понравилось, я и говорю ему: «Послушайте, доктор, — говорю, — что значит этот крест?» — «А, — говорит он, — я всегда ставлю крест, когда у меня есть основания предполагать семейные неурядицы». — «Понимаю, — говорю я, — вы попали в самую точку, доктор, я, и верно, несу тяжкий крест». Умный был тип, этот доктор, только диспепсию мою он не вылечил.

— Сократ нес тот же крест, капитан, но я не слышал, чтобы это отразилось на его пищеварении.

— Это кто такой?

— Честный человек.

— Много ему с того было проку?

— По правде сказать, никакого.

— Я всегда говорю, надо легче относиться к вещам, брать жизнь такой, какая она есть, а коли будешь слишком большим чистоплюем, останешься на бобах.

Доктор Сондерс засмеялся про себя. Забавно было думать, что этот неразборчивый в средствах негодяй пребывает в паническом страхе перед своей женой. Поистине триумф духа над материей! Интересно, как она выглядит?

— Я рассказывал вам о Фреде Блейке, — продолжал шкипер после паузы, во время которой он раскуривал погасшую трубку. — Ну, как я вам уже говорил, я был в баре. Поздоровался с одним или двумя парнями, сердечно так, знаете, ну и они поздоровались со мной да и отвернулись в сторону. Прямо видно было, как они говорят сами себе: «Опять этот бродяга притащился клянчить выпивку, ну, от меня он ее не получит». Нечего удивляться, что у меня было паршиво на душе. Унизительно для человека, который занимал раньше такое положение, как я. Ужас, до чего люди трясутся над своими деньгами, когда знают, что у тебя нет ни гроша. Хозяин посмотрел на меня зверем, я уж подумал, сейчас он спросит, чего мне налить, а когда я скажу, что кого–нибудь жду, велит мне убираться и подождать по ту сторону дверей. Я заговаривал то с одним, то с другим парнем, но они не очень- то охотно отзывались; я отпустил несколько шуток, но никто не засмеялся, и мне дали понять, что я лезу куда меня не просят. И тут вошел один тип, которого я знал. Такой огромный парень, задира и забияка. В Австралии их называют петухами. По имени Райян. С ним ухо держи востро. Связан с политикой. Одолжил мне как–то пять шиллингов. Ну, я подумал, он и глядеть на меня не захочет, сделал вид, будто его не узнал, но сам все время следил за ним уголком глаза. Он огляделся, а лотом подходит прямо ко мне. «Добрый вечер, капитан, — говорит он этак дружески. — Как житуха?» — «Надо бы хуже, да некуда». — «Все еще ищешь работу?» — «Да». — «Что будешь пить?» — спрашивает он. Я попросил пива, и он попросил пива. Это меня спасло. Да только я не из тех, кто верит в чудеса. Я до смерти хотел выпить, но мне–то известно, что Райян даром выпивки не поставит. Он, знаете, этакий рубаха–парень, и по плечу хлопнет, и шуткам твоим засмеется, до упаду хохочет, и как встретит, скажет: «Привет, куда это ты пропал?» и «Моя хозяйка — баба первый сорт, и ты бы только видел моих ребятишек!» и все такое прочее, а сам не сводит с тебя глаз, прямо насквозь пронзает. Ну, простачки клюют на эту удочку. «Райян — свой в доску, — говорят он и, — мужик что надо». А я не вчера родился, док, старого воробья на мякине не проведешь. Вот я и пью пиво, а сам говорю себе: «Ну, старина, держи ухо востро. Ему от тебя чего–то надо». Но, понятное дело, я и вида не подаю. Рассказал ему пару баек, и он чуть не помер со смеху. «С тобой не соскучишься, — говорит он, — ты, капитан, парень–жох! Кончай свое пиво, возьмем еще по одной. Я готов тебя хоть целый вечер слушать». Ну, я допил кружку и вижу, он еще заказывает. «Послушай, Билл», — говорит; ну, меня–то Томом зовут, но я ему ничего не сказал. Вижу, хочет со мной в корешах быть. «Послушай, Билл, — говорит, — больно тут народу много, сам себя не услышишь, да и не знаешь, чьи тут кругом уши. Мы вот что сделаем, — и зовет хозяина: — Эй, Джордж, можно тебя на минутку?» Тот к нам чуть не бегом. «Послушай, Джордж, нам с приятелем охота поболтать о старых временах. Как насчет той комнаты?» — «Моей конторы? Конечно, конечно, проходите, будьте как дома». — «Вот и хорошо, подходящее местечко. Да принеси нам пару кружек пива».

Ну, пошли мы из зала в контору, и Джордж сам пиво принес, собственноручно, да еще и мне кивнул. Ну, вышел он, Райян дверь за ним закрыл и на окно поглядел, закрыто ли. Говорит, боится сквозняков. Я не знал, к чему он клонит, и решил идти напрямки. «Послушай, Райян, — говорю я, — мне очень совестно за те пять монет, что ты мне одолжил. Я о них помню, да только, сказать по правде, я все это время на мели». — «О чем разговор, — говорит он. — Подумаешь, пять монет! Что я — тебя не знаю? Ты славный парень. Зачем и деньги, коли не можешь выручить дружка, когда ему изменит счастье». — «Ну, я бы для тебя то же сделал, Райян», — говорю я, дудя в его дудку.