Книга Цвет моего забвения - Мария Бородина

спасатель, а всего лишь заблудшая женщина. И убеждена, что вытаскивать из болота нужно в первую очередь себя.

Мы бредём по пространству, которое раньше было комнатой. Скорее всего, здесь размещался зал, потому что кругом валяются книги. Покоробленные обложки, вырванные листы, уже даже не жёлтые, а красно-коричневые. Я отшвыриваю ногой томик, страницы которого слиплись от влаги и времени. По плотности напоминает кирпич.

В углу гниёт покосившийся остов дивана. Кривые гвозди торчат из него, как ежовые иглы. Вздутый линолеум кряхтит под ногами. Звук жутковат. Я приминаю пузыри ботинком, выуживая его вновь, и не без удовольствия наблюдаю, как мои спутницы зажимают уши.

— Прекрати это! — возмущается Лорна.

— Почему я должна вас слушать, когда вы не послушали меня? — дерзко кричу в ответ. — Хвост за хвост, глаз за глаз!

— Не время для шуток! — грубо отвечает Лорна.

— Почему? Ведь полчаса назад ты смеялась над моими анекдотами, как хмельная!

Мне действительно есть, за что на них злиться. И есть, за что им мстить. Я не подписывалась на альпинизм и паркур в лабиринте комнат! Проще было бы пробежать десяток метров снаружи и сразу зайти на первый этаж, но эти трое боятся. Точнее, опасаются только Десять и Лорна. Прогулялись, называется, по внешнему миру! Глупышка Лили поддакивает им, как заводная кукла. Потому Десять и вспомнила, что на одном из этажей мы видели разлом в несущей стене, соединяющий два подъезда.

Теперь мы его ищем. Тщетно. Потому что никто не помнит, на каком этаже он находился: на восьмом или девятом. А комнат в лабиринте запущенных квартир ой как много. Они отходят от глухих коридоров, как виноградные ягоды.

— Это мы уже видели, — Десять выходит из дверного проёма. С её волос свешивается вуаль паутины в чёрных точках мух. — Ванильные обои с Эйфелевыми башнями и части разломанных кукол. Глухо. Пошли дальше, пока совсем не стемнело.

— Я есть хочу, — бормочет Лили, искоса на неё поглядывая.

Я озабоченно вздыхаю. Я тоже хочу есть, но пока не рискую это озвучить. Потому что голод может привести к массовой истерии. Лили слишком мала, чтобы понять это. Вообще, проку от неё мало — лишь тормозит нас. Но не оставишь же ребёнка одного в таком месте?

— Долго ещё мотаться будем? — я пинаю банку, мутную от налёта времени. Сосуд ударяется об стену и с треском разлетается. Осколки блестят, отражая прощальные отсветы заката.

— У нас здесь нет места дислокации и дома, — Лорна пожимает плечами, — так что, как бы ты ни хотела, ответ на твой вопрос не самый приятный.

— Она хотела сказать, вечно, — подытоживает Десять.

— Вот чёрт!

Я выхожу из квартиры первой. Небо за окнами подъезда налилось сливовым вином и набрякло тучами. Интересно, сколько сейчас времени? Скоро ли ночь закроет небо, похитив свет?

И насколько опасна темнота здесь?

Лили и Лорна обгоняют меня и молча выбегают вперёд. Кажется, они пошли искать туалет. Или место поблизости, которое могло бы для этого подойти. Разумное решение.

Останавливаюсь у перил. Проржавевшие прутья кренятся, стоит лишь опереться на них. С опаской убираю руку и смотрю в пролёт. Восемь этажей вниз — и конец. Мне ещё дорога моя жизнь.

— Даш, — Десять подходит сзади. — Только честно. Зачем ты рылась в моём рюкзаке?

— Рылась? — вопрос ударяет под дых. Я не понимаю, о чём она.

— Только не отрицай. Мои вещи кто-то брал, я вижу это.

Ах, вот она о чём! Заметила, значит! Сжимаю губы и держусь. В рюкзак Десять лазала Лили, но не выдавать же малышку? Небось, узнав, Десять подвергнет её такому же допросу. Меньше всего нам нужны детские слёзы.

— Тебе показалось, — дерзко улыбаюсь ей в лицо. Напускное нахальство — всегда наилучший выход. Издеваясь, ты не выглядишь столь уязвимой. Словно сама идёшь в нападение вместо того, чтобы защищаться.

— Тяжёлый случай, — к моему удивлению, она не спешит спорить. Лишь опускает взгляд: измятый, как её блузка под балахоном с десяткой. У неё — голубая. У меня — тёмно-зелёная. Интересно, что за стилист нас одевал?

— Вот только не начинай!

— Начала ты, — Десять приподнимает уголки губ. Слабовато для хищницы.

— Почему ты на меня-то подумала?! Сама, поди, всё и переложила, только запамятовала!

— Потому что знаю! Больше некому!

Отворачиваюсь. Небо за окном покрывается синяками и кровоподтёками. Запахи становятся острее, а эмоции — громче. Ловлю себя на том, что готова заплакать. Только слёзы не помогут ни мне, ни Десять. Нам вообще ничего не поможет.

Десять шуршит ботинками. Кажется, отошла подальше. Вот и славно — не увидит моего смятения. Потому что я чувствую, как нос закладывает.

— Мои руки чисты, Десять, — говорю я, под напором выпуская из груди воздух. Но голос всё равно начинает предательски дрожать и срываться. Я молю наступающую ночь о том, чтобы скрыла мои краснеющие щёки. И слёзы, подступающие к уголкам глаз.

Десять кашляет в темноте, словно пытаясь разрядить обстановку. Я слышу, как её подошвы шуршат о разбитую плитку. Отходит. Словно от меня пахнет.

— А твоя совесть? — переспрашивает она.

Вот только морали меня учить не нужно!

— Ты часто плачешь, Десять? — спрашиваю я, изумляясь вопросу, пришедшему ниоткуда. Хотя, после того, как я очнулась здесь, помня лишь собственное имя, удивляться уже нечему.

— Не знаю, — отрезает она, показывая тоном голоса, что не желает продолжать разговор.

Номер три

Здесь слишком темно, чтобы я могла ориентироваться. И слишком холодно, чтобы я имела возможность задержаться.

Подношу ладони к губам и выдыхаю последнее тепло, согревая кожу. Противные мурашки бегут к онемевшим кончикам пальцев, но чувствительность не возвращается. Странно: снаружи — цветущая весна и солнце, а здесь… Словно неподалёку открыт люк в подвал, и холод пробирается на этаж.

Я уже не спрашиваю себя, кто я и откуда явилась. Сейчас, когда приоритетом стало сохранение жизни, меня интересует, кому понадобилось устраивать такую западню? И — самое главное — для чего? Мысль о том, что из меня хотят сделать полуфабрикат, я отметаю сразу. Из моих мослов, разве что, суповой набор получится. Кожа да кости, и торчащие узловатые коленки впридачу — даже в джинсах кошмарно выгляжу.

Я крепче прижимаю согнутые ноги к животу, пытаясь сохранить уходящее тепло. Кеды скользят по промёрзшему полу. Дрожь катится по плечам.

Может, девочки меня обманули? Может, они сразу хотели бросить меня тут?

Нет. Они были напуганы не меньше: такие вещи не подделать. А я виновата сама, что пошла искать чёртов нож и отстала. Нужно было забыть о нём: я нашла бы ещё. Невелика потеря!

Но все мы допускаем ошибки.