Книга Приют гнева и снов - Карен Коулс

жизнь, не успев сделать и вдоха.

Он подается ко мне и тихо произносит:

– Вашей вины в этом нет, Мод. Не вы решали, приходить в этот мир или нет. – Его мягкий голос должен меня утешить, но словами правды не изменишь.

– Смерть следует за мной, – возражаю я. – Она всегда следовала за мной. Я проклята, Диамант, и даже ваш гипноз не спасет меня.

Он трясет головой.

– Нет, вы не прокляты. Я вообще не верю в проклятия.

– Но я проклята! – Как же грубо звучит мой голос, будто это Диамант виноват в том, что их не стало, а не я. Воспоминания о похоронах, зияющей пустоте и давящем чувстве вины захлестывают меня. Неужели он правда думает, что способен избавить меня от этого ужаса при помощи блестящего колечка?

Его ручка замирает над блокнотом.

– Что вы можете рассказать о братьях?

– О моих братьях? – Почва один за другим проглатывает три гроба, от каждого из них поднимается торфяной запах чернозема. – Они мертвы. Кроме них, у меня не было никого.

Диамант кивает и ждет, ждет, пока я наконец не выдерживаю.

– Они были старше меня. – Кулаки сжимаются сами собой, изо всех сил – до боли. – Я родилась по ошибке, никто меня не планировал. – Слова вырываются так внезапно, громоздятся друг на друга. – И эта ошибка стоила моей матери жизни.

– Ваши братья, Мод, помните их имена?

– Конечно. Сэм. Сэм был старшим, и потом… потом… – Я знаю их имена. Должна знать.

– Сэм и…

Нет. Их нет. Я ищу, стараюсь найти братьев в своей памяти, их имена, лица, но их нет. Мой взгляд утыкается в колени, в сложенные на них руки, которые кажутся мне чужими, настолько они бледны, и болезненны, и не принадлежат мне.

– Память вернется, – говорит Диамант мягким голосом. – Вы не потеряли ее, Мод. Ничто не потеряно.

О, но ведь он не прав – я уже потеряна. И как же давно я потеряна, как же давно…

Глава 9

Во сне мне снова являются братья, их кожа такая же холодная и влажная на ощупь. Я снова и снова просыпаюсь в холодном поту и дрожи, меня тошнит от чувства вины.

Я повторяю себе, что, должно быть, они умерли от какой-то эпидемии, настолько заразной, что она убила всех троих. Но ведь я-то жива и невредима.

От тошноты кружится голова. Пожалуйста, пусть только их смерть не будет моей виной, только не смерть моих любимых братьев.

Небо светлеет. Лечебница просыпается. Ничто не изменит прошлого, ничто не поднимет моих братьев из их холодных могил, но я должна как-то пережить этот день. За этими стенами есть деревья и трава, небо и свобода. На открытом воздухе мне будет лучше, гораздо лучше.

Часы тикают, колокол звонит. Почему я не спросила, в котором часу меня поведут на прогулку? Раннее утро сильно отличается от позднего вечера. Чем дольше я сижу в ожидании, тем сложнее становится бороться с унынием.

Слива приходит с завтраком, облака бегут по небу, обед приносят и уносят, а я все жду. Вскакиваю при малейшем звуке в коридоре и внимательно вглядываюсь в дверь, жду и жду, но чужие шаги проходят мимо. Вперед и назад, тяжелые, легкие, одни быстрые, другие медленные, третьи припадающие. В этом коридоре всегда так людно? Почему я раньше этого не замечала?

И наконец дверь открывается. Поднимаюсь, расправляю юбки. Я докажу Диаманту, что я в порядке, что мне можно давать свободу.

Это Подбородок.

– Пошевеливайся. – Глаза у нее навыкате. – Не могу торчать тут весь день.

– Я тоже, – отвечаю я, хотя это, конечно, не так. У меня есть весь день, весь год, вся жизнь.

Она выпячивает челюсть. Ее пальцы сжимаются выше моего локтя, впиваются в руку, пока она тащит меня к двери. Зачем так тащить меня, если я сама хочу выйти? Хотя я настолько хочу выбраться отсюда, что мне все равно.

Слива ждет меня у подножия лестницы. Она берет меня под другую руку, и мы вместе идем к главному выходу. Меня держат так крепко, что я едва касаюсь ногами земли. Дверь открывается, а за ней – солнечный свет, трава, деревья, свежий воздух. Мы втроем идем мимо цветников. Я уже чувствую, как в голове проясняется, как уходит тоска. Это все затхлый воздух приюта, тепло и влажность омрачают рассудок. Если бы я была снаружи целый день, я была бы совершенно здорова. Мы почти доходим до камышей, еще чуть-чуть – и можно будет разглядеть реку. Воздух пахнет свежей чистой водой и водорослями.

Мы возвращаемся обратно к промозглой серости.

– Можно пройти чуть подальше? – прошу я. – Мне бы хотелось посидеть немного.

– Не сейчас, – отвечает Слива.

– Можно хотя бы взглянуть на реку?

Они переглядываются.

– Нам нельзя к реке.

– Почему?

Они ускоряют шаг.

– Тебе запрещено, – поясняет Слива, – после того случая.

– А как-нибудь потом?

Хватка Подбородка становится сильнее.

– Нет, – отрезает она, и ее губы плотно сжимаются. Просто нет. Нет, никогда.

Я могла бы сопротивляться, попытаться вырваться, но вряд ли получится добежать до воды, мы уже почти достигли двери. Да и после такого снова меня точно не выпустят. Нет, лучше выждать время, быть послушной и покорной, пока они не расслабятся и не начнут считать, что им удалось меня подчинить.

Вернувшись к себе, я достаю тетрадь, вынимаю карандаш из рукава и начинаю рисовать. Я рисую грозовое небо – темные, зловещие облака, бегущие по нему, а под ними – пенящиеся воды реки и ее возмущенные глубины. Она не имеет ничего общего с той медленной, грязной, сонной рекой, которую я видела годы назад. Это метущаяся, разгневанная река. Она захлестывает всю страницу.

Следующая страница так же мрачна. Теперь я рисую ночное болото, сплетение ветвей, скрывшее небо, заводи, блестящие в лунном свете. Я что-то потеряла на этом болоте давным-давно. Что-то важное. Однажды я вернусь и найду утраченное. Я вырвусь из этого места и вернусь на болото.

Белый лист. Нужно нарисовать что-то приятное, что-то безобидное и милое, чтобы они не решили, будто это прогулка так на меня подействовала. Что-то безопасное, без болота, реки, зловещего серого неба. Карандаш замер в моей руке.

Мне нечего нарисовать.

Нечего. Абсолютно ничего безопасного и приятного не обитает в моей голове. Только ужасы, ревущие в тени, нашли в ней прибежище.

После ужина я сижу на кровати и жду, когда погасят огни. Веки тяжелеют. Я уже погружаюсь в сон, когда слышу скрип двери.

Уомак. Мое сердце подпрыгивает, когда он запирает