Книга Пройдя долиной смертной тени - blueberry marshmallow

это увидеть!

— Я обязательно вам покажу, если вы хотите, — парень даже ангельски порозовел от смущения.

И как же эта чистота, как же этот свет раздражали Филиппа. Елисей будто бы стал тем, кем не смог стать сам Панфилов. Будто бы после падения Филиппа, он стал каким-то живым укором для него. Словно Господь таким образом решил его наказать, явив чистоту перед лицом порочности. Сидя на своем месте, Панфилов смотрел на Елисея столь тяжким взглядом, что это заметили другие. Когда урок завершился, и студенты потянулись на трапезу, к нему тут же подскочил Петр — тот ещё грязнослов.

— Мне кажется, что он тебе не по душе, — рыжий и гаденький, Петр даже голосом словно блеял, а не говорил.

— Кто? — сделал вид, что не понимает, Филипп.

— Да ладно. Этот тип лезет на первое место. Неужели уступишь?

— Не мое это дело. Пусти.

Но и дураку было понятно, что он — задет, притом глубоко задет. Поэтому даже не пошел на обед — из трапезной доносилось привычное «Отче наш», а Филипп все стоял у окна и смотрел в сад.

***

Марии было откровенно скучно в этом месте. Валера, знатно прихуев от новостей, помог ей привезти в отель все нужные вещи ещё вчера, но девушку не спасали даже любимый ноутбук и любимый «Охотник за разумом» Дэвида Финчера. Признаться, ей было неспокойно. Они так и не обменялись телефонами с Филиппом, и она не знала, что делать, не могла осознать теперешним хладным умом, как умудрилась вляпаться в эту историю. Переехала в натуральную залупу из-за парня, которого знала два дня.

Потрясающе. Очень в твоем стиле, Сербская.

Не выдержав глупых метаний по маленькому и скудно обставленному номеру ужасного места, которое и отелем-то назвать язык не поворачивается, Мария обулась в свои мартинсы, накинула куртку и, заткнув уши наушниками, вышла на улицу. Местности она не знала, да и та, признаться, не была ей интересна, так что ноги быстро понесли ее в знакомый сад. И тут ей как раз позвонила мама. Мама, которая ещё ничего не знала. Черт.

— Да, мамуль? — давай, храбрись. Делай вид, что все идет как надо.

— Родная, я тебя не отвлекаю от работы?

— Нет, мам, я… В общем-то, не на работе.

— Взяла выходной? — голос Ирины Васильевны повеселел.

— Нет, э-э… Я типа в отпуске.

Боже, Мария, как это все нелепо.

— О, что же не сказала? Приедешь к нам с папой? Собаки тебя заждались!

— Я… Ох, черт. Мам, я не в Москве, но ты не переживай. Поехала посмотреть местный храм. Очень… красивый.

Говоря это, Сербская как раз остановилась посреди гравийной дорожки и обернулась к церкви. Нихера не красиво.

— А, ты с девчонками? — в голоса матери начинало слышаться недоумение.

— Одна, — Мария была готова шлепнуть себя ладонью по лбу.

Она не привыкла врать своим родителям, но правда звучала слишком нелепо.

— Машунь, что-то случилось? — недоумение переродилось в беспокойство.

Мама продолжала называть дочь по сокращенному имени, как в детстве, от чего та поморщилась.

— Нет. Просто у меня был тяжелый год, и я решила, что ты права. Божественное провидение и все дела — это не так плохо. Мне был нужен совет кого-то знающего и проверенного.

— Но как же ты одна в чужом городе?

— Я не одна, — начала было Мария, топчась на месте, но тут увидела идущего к ней совершенно смурного Филиппа. — Не одна. Я тебе перезвоню, мам.

Ирина Васильевна попыталась протестовать, но было поздно — дочь повесила трубку. Сердце вновь зашлось в приступе лихорадочной пляски, и девушка обеспокоенно заговорила с юношей:

— Привет, я… Ты в порядке?

Под его порывистыми шагами разлетался гравий на дорожке. Филипп был так рассержен и растревожен ситуацией с Елисеем, что даже на время забыл о Марии. Ещё ничего толком не произошло, а он уже успел накрутить себя до такой степени, что едва ли не физически чувствовал себя плохо. Ему не помогли ни голос разума, ни свежий воздух. И явление Марии лучше ему не сделало. Когда девушка замаячила перед ним, он грубо схватил ее за запястье и потащил за собой.

— Хочешь знать, что со мной не так? — он едва ли не плакал, но в его голосе дрожала ярость. — Хочешь?

Они оказались в одном из садовых помещений, где пахло землей и холодным кирпичом. Только здесь Филипп отпустил девушку.

— Меня решили вытеснить с моего места, вот что. И в этом виноват только я.

И мой грех. Ведь даже сейчас в нем зрело греховное желание, едва только они очутились наедине.

Сербская опешила от поведения парня. Тупо стояла перед ним, потирая запястье и гадая, останется синяк или нет. Она-то в чем провинилась? Пусть он не переводит стрелки, не перекладывает ответственность и не срывает свой гнев на ней. Тем не менее, отчего-то Мария не смогла сейчас грубить в ответ.

— Они хотят отчислить тебя? — непонимающе спросила она, а затем сделала небольшой шаг вперед, пересиливая обиду, и попыталась коснуться щеки Филиппа. — Тише. Что случилось?

Услышав слова Марии, Филипп поморщился.

— Что? Нет, конечно, нет. Просто на моем курсе появился молодой человек, который показал мне, что я такое…

И это было безумно унизительно и болезненно — Панфилов никогда такого не испытывал. Ему было больно и страшно — отвратительно, и потому он старался сделать все, чтобы сдержать себя в руках. Получалось плохо — если судить по его реакции и тому, как он вел себя с Марией. В нем будто бы пробуждалась некая червоточина, которую он никак не мог сдержать.

Кому, как не ней, знать, что это такое — быть на грани от того, чтобы потерять мечту. Или потерять ее вовсе. Потому..

— Ты же знаешь, что я рядом?

Такие громкие заявления для столь быстрого знакомства, но что делать с тем, что у нее мозги плывут и топятся зефириной, когда он стоит так близко?

— Знаю, — Филипп устало прикрыл веки и привалился спиной к стене.

Ему хотелось исчезнуть, только бы не быть здесь, но ещё его тянуло к девушке, а это было совершенно невыносимо. Куда хуже всего остального.

— Я соскучился по тебе, — как трудно было произносить эти слова! Очень трудно. Но от них почему-то теплело на душе. Филипп открыл глаза, посмотрел на Марию и протянул к ней руку. Весь в черном, высокий, с резким профилем, он напоминал тень архангела Гавриила с фрески их храма. Его расписывал Васнецов и придал своим работам поразительную индивидуальность.

От последних его слов и у Сербской так