Книга Еще шла война - Пётр Львович Чебалин

будто налетела на неожиданную преграду, вздрогнула всем телом и встала на дыбы. К бечевке приладились ребятишки. Лошадь некоторое время таскала всех то в одну, то в другую сторону. Но вскоре притомилась и, хрипло дыша, стала успокаиваться. А Тимка все еще цепко, как клещ, держался на ее спине, готовый к любой неожиданности.

— Целый день пытались заарканить сатанюку, — говорил он, — никак не давалась. Мы к ней с арканом, а она к нам задом. Да как саданет копытами, земля за сто шагов летит…

Лошадь, передохнув, снова забеспокоилась, запрядала ушами. Тимка припал к ее шее и, поглаживая, ласково приговаривал:

— Спокойно, спокойно, Гнедая.

— Почему решил, что у нее такая кличка? — сказал Остап Игнатьевич. — А может, она немка, какая-нибудь Эльза, Герта, Берта…

Все засмеялись. Но Тимка принял всерьез замечание деда и начал скороговоркой:

— Герта-Берта, Герточка-Берточка… — и лошадь успокоилась:

— На кой ты ее споймал, Тимоша, — недоумевал дед, — другое дело при немцах: на менку бы ездили.

— Шугаю она во как нужна, деда, — с серьезным видом провел по горлу ладонью Тимка. — Я как сказал Николаю Архиповичу, что есть дикая лошадь, так он, знаешь, как обрадовался: непременно излови, говорит. Мы ей такую должность подыщем, что — за милую душу.

Общими усилиями кое-как втянули лошадь во двор, привязали за недоуздок к столбу. Ребятишки принесли с выгона несколько охапок свежей травы. Но она не стала есть, только дико поводила горячими фиолетовыми очами.

Узнав, что мальцы изловили лошадь, Шугай пришел посмотреть. Лошадь ему понравилась.

— Спасибо, Тимоша. Теперь мы заживем, — сказал он, поглаживая мальчишку по вихрам. И обращаясь к старику, спросил:

— Как думаешь, Игнатьевич, барабан потянет?

— Какой еще барабан? — навострился тот.

— Обыкновенный, деревянный, какие в старину были.

Остап Игнатьевич старчески строго глянул на него.

— Никак бадьей решил уголек из шурфа черпать?

— А если другого выхода нет, — сказал Шугай. — Не то что бадьей, шапкой бы таскать, и то дело.

— Таким угольком фронту не поможешь, — безнадежно махнул рукой старик и спросил о другом:

— Как там кузня, здорово покалечена?

— Приходи, увидишь, — ворчливо проговорил Шугай, обиженный равнодушием старика к его затее с шурфом, и зашагал со двора.

III

Шурф находился на краю поселка. В ясную солнечную погоду отсюда открывается степь без конца и края. По горизонту высятся темные глеевые горы — терриконы. Шахты давно бездыханны, а воздух все еще насыщен неистребимым сладковатым запахом каменного угля и терпкой горечью не то полыни, не то остывшего трудового пота.

Уголь из шурфа поднимали посредством деревянного ворота на тонком звенящем от натуги канате в бадье — бочке из-под горючего. В барабан впрягали Берту. Ей помогали женщины, налегая на ворот. Берта была, как и прежде, диковатой и никого, кроме своего погонщика Тимки, близко не подпускала. При нем она будто без всякого усилия, даже в охоту, ходила по кругу, а рядом с ней бежала, заливаясь звонким лаем, юркая собачонка Жучка. Но стоило Тимке отстать на шаг-другой, как Берта сейчас же замирала на месте и жадно искала его скошенными глазами.

Как-то Клава Лебедь, помогавшая крутить барабан, спросила у Тимки:

— Чем ты эту немецкую зануду приворожил?

— Тоже придумала — «приворожил». Привыкла, и все тут…

— Не скажи, — не верила ему Лебедь, — небось ко мне не привыкает, так и норовит лягнуть. А чем я плохая, скажи?

— Сама у нее спроси, — чтоб как-нибудь отвязаться от прилипчивой дивчины, отвечал Тимка и плелся дальше за Бертой, стегая кнутом пересохшую землю.

А Клава опять пристраивалась к деревянному вороту и заводила длинноголосую песню. Случалось, женщины подпевали, чаще же Клаве приходилось петь одной. Казалось, ей было все равно, поют они или нет, пелось бы самой. На ее лице никогда никто не видал даже тени озабоченности, будто мир для этой девушки всегда был светел и прост. А всем хорошо было известно, как нелегко пришлось в жизни Клаве Лебедь…

Когда бадья с углем показывалась на поверхности, женщины дружным усилием подхватывали ее за дужку, отволакивали по узкому, в два обапола, настилу в сторону и опрокидывали. Медленно вырастала куча мокрого кусковатого угля. Через каждые два-три дня к шурфу подкатывали трестовские грузовики и увозили добычу. Тимка никогда не упускал случая, размашисто написать мелом на бортах машин: «Коммунар», чтоб все знали, чей уголь.

Уголь брали обушками. Крепили забой опаленными в пожарищах стволами акаций и тополей. Другого леса на шахте не было. Бригадиром забойщиц Шугай назначил бывшую плитовую Варвару Былову.

Выходили из шахты забойщицы промокшими до нитки. На ногах вместо резиновых сапог толсто, выше колен намотанное тряпье, перевязанное крест-накрест проволокой или шпагатом. У всех забойщиц на головах вместо касок кепки, оставленные шахтерами перед уходом на фронт.

Закончив работу, женщины всей бригадой усаживались на бричку, и Тимка под лихой Клавкин свист во весь опор с грохотом катил их в поселок.

Сегодня, когда бригада поднялась на-гора, Тимка отозвал Былову в сторонку, сказал по секрету:

— В поселке больше подходящих деревьев нет, Варюха.

— Каких деревьев? — не поняла она.

— Таких, чтоб крепить забой.

Былова задумалась.

— А может, в посадке можно раздобыть?

Тимка прикрыл глаза, мотнул головой.

— Никак не выйдет. Железнодорожники взяли посадку под строгую охрану.

— Тогда нам труба, Тима, — упавшим голосом сказала Варя, — без крепежа в наших норах никак нельзя: придушит, как сусликов.

Тимка помолчал, как бы что-то прикидывая.

— А что, если колокольню разобрать, — сказал он так, словно неожиданно осенило его, хотя еще задолго до разговора с бригадиром тщательно продумал свой план.

— Что еще за колокольня? — переспросила Былова.

— Не шуми, — опасливо оглянулся он на женщин, стоявших у шурфа, — послушай, что скажу. — Взял ее за рукав и отвел в сторону.

…В полночь Тимка вместе с бригадиром и своим приятелем Юрком выехали на соседнюю шахту «Каменку». Незаметно подкатили к колокольне, стоявшей неподалеку от церкви. Чтоб бричка не громыхала, обмотали колеса тряпьем и оплели их веревками. Колокольня была похожа на высокий колодезный сруб с козырьком. Строение еще не было закончено. Короткие толстые столбы лежали тут же рядом. Чтобы не растащили, их предусмотрительно опутали проволокой. Варя с первого же взгляда определила, что поп Никодим возводит свое сооружение из крепежного леса, в свое время унесенного прихожанами с шахтного лесного склада. В церковенке было темно, вокруг тихо и пустынно. Бревна освободили от проволоки, и вскоре бричка была нагружена доверху. Пока ехали, Берта, словно понимая серьезность задуманного предприятия, ни разу не фыркнула и не бряцнула сбруей, осторожно объезжала промоины и затвердевшие наросты на дороге.

Лес решили не оставлять на поверхности и весь его побросали в шурф.

— Поутру