Книга Шерсть и снег - Жозе Мария Феррейра де Кастро

отказывался, ссылаясь на запрещение жены, которая считала это обманом; но однажды — довольно давно, — когда рабочие потребовали повышения платы, Сотомайор узнал, что его крестники не поддержали товарищей: не потому, что они зарабатывали больше, но, несомненно, потому, что надеялись получить от него что-нибудь в наследство. С тех пор он никогда не отказывался крестить любого новорожденного.

Проходя мимо обширных владений сеньора Васко, расположенных на склоне горы, Орасио думал: «Даже в этом мне не повезло. Если бы родители, вместо того чтобы обратиться к Маркесу, попросили быть моим крестным отцом сеньора Васко, сейчас все было бы совсем по-другому. Я работал бы на фабрике, а не плелся с котомкой за плечами, служа Валадаресу, как раб».

Но вот вдали среди женщин и мужчин, работающих на кукурузном поле неподалеку от реки, он увидел Идалину и направился к ней. Пес медленно ковылял сзади.

Идалина заметила Орасио, когда он уже был совсем близко. Она бросила мотыгу и подошла к жениху, с удивлением разглядывая его пастушеское одеяние.

— Иду пасти скот… — пробормотал он.

Она продолжала удивленно смотреть на него. Орасио, чувствуя комок в горле, мог только повторить:

— Иду пасти скот…

— Разве ты не мог остаться еще на несколько дней? Я думала…

— Это я — чтобы быстрее покончить… — взволнованно проговорил он.

Орасио хотелось признаться, что он уходит ради нее, чтобы скорее отработать долг, стать свободным и трудиться только для них двоих, но, не желая, чтобы она знала о долге, он промолчал.

— Раз свадьба откладывается, неважно — неделей раньше или позже… Я так мало тебя видела, — с нежностью сказала Идалина. — Тебя так долго не было, и вот теперь… опять уходишь.

— Это верно… Но я хочу, чтобы свадьба была как можно скорее. Если я сразу начну работать, мы выиграем время. Вчера у нас были твои родители, ты это знаешь?

Она лишь утвердительно кивнула головой.

— Большой задержки быть не должно… — продолжал Орасио. — За меня обещал похлопотать викарий, и, кроме того, вчера я побывал в Алдейя-до-Карвальо, говорил с одним своим другом, который там живет. Здесь или в Ковильяне, но я должен устроиться на фабрику… — Он на мгновение остановился и, так как Идалина по-прежнему молчала, добавил: — Вот что я должен был тебе сказать…

Обоим хотелось еще о многом поговорить, но от волнения они не находили нужных слов, да и мешали удары мотыг, которые, казалось, отсчитывали время.

— Когда же мы теперь увидимся? — спросила Идалина.

— Только когда вернусь со скотом на стрижку… Если до этого времени не найдется какое-нибудь место на фабрике…

Идалина все время слышала стук мотыг — тап, тап, тап, — этот стук, казалось, звал ее: ведь хозяин платит поденно; если сеньор Васко узнает, что она не работает, а болтает, ему это не понравится.

— Прощай! Мне нужно идти… — У нее сжалось сердце оттого, что ей приходится так прощаться, но ничего нельзя было поделать — рядом работали поденщики.

Орасио глядел на девушку со смешанным чувством нежности и страдания. Тревожная мысль сверлила его мозг. Наконец у него вырвалось:

— Ты будешь ждать?

Она повернулась к нему:

— Ждать чего?

— Меня… — смущенно пробормотал он.

В глазах Идалины опять появилось удивление.

— Это еще что за глупость? Почему же мне не ждать?

— Тогда прощай…

Он снова зашагал через поле…

Орасио миновал мост и опушку леса. День становился все пасмурнее. Юноша шел, охваченный беспокойством. Только теперь ему пришли на ум слова, которые он должен был сказать Идалине, слова, которые должны были ее окончательно убедить. Ему казалось, что он выразился недостаточно ясно, что прощание было слишком коротким, что все осталось нерешенным, что невеста не дала ему настоящего обещания.

Он шел по узкой долине, где бежала маленькая речка. Это был почти прямой, бесконечный коридор; создавалось впечатление, что он проложен кораблем, который как бы оставил здесь форму своего корпуса в виде буквы U, углубленной в основании выступом киля. По этой ложбинке и текла Зезере. Она была тут еще совсем в младенческом возрасте и едва виднелась меж побелевших скал, которые высились посреди потока и вдоль окаймлявшего берега вереска. По обеим сторонам реки терпеливые руки засеяли рожью немногие пригодные клочки земли и построили пастушеские хижины. Вокруг вздымались отвесные склоны гор, и по ним скользили, задерживаясь на мгновение, клочья тумана.

Уже больше часа шагал Орасио по дороге, тянувшейся вдоль гигантской расселины, когда вдруг заметил, что рядом нет Пилота. Он обернулся. Пес, опустив морду, плелся далеко позади, с трудом передвигаясь на трех лапах. Время от времени он ложился, минуту отдыхал, затем, хромая, снова продолжал путь, покорный своей участи. Орасио задержался, наблюдая за собакой. Пилот не замечал, что хозяин ждет его, но когда до его ушей донесся свист, поднял голову. Сразу повеселев, завилял хвостом, глаза у него заблестели. Он хотел поскорее добежать до хозяина, чтобы тому не пришлось его дожидаться, но это ему не удавалось. Он с трудом ставил ушибленную лапу на гравий и, стараясь сохранить равновесие, медленно двигался вперед. Наконец, побежденный, он свалился в десяти шагах от хозяина, смиренно поглядывая на него. Орасио подошел, взял пса на руки и зашагал дальше. Теперь он готов был просить у него прощения.

Внезапно Орасио увидел вдали Валадареса. Он шел с пустыми руками — без мотыги, без посоха. Что здесь делает хозяин, так далеко от дома и в такое время? Ходил к Тонио? Но все, что нужно, он мог передать через него, Орасио. Да и сыры он не несет…

Валадарес подошел и поздоровался:

— Добрый день! Пришел, значит? Тонио здесь, недалеко. А я решил поглядеть землю под паром… Что это с собакой?

— Да вот захромала…

Орасио показалось, что хозяин говорит с ним каким-то неестественным тоном; он не успел ни о чем спросить: Валадарес тут же простился и ушел…

Постепенно долину заволокло туманом. Немного спустя с неба послышался долгий глухой грохот, будто бог там, на высоте, передвигал свою мебель. Бах! — уронил он какую-то тяжелую вещь. И наступила тишина, сырая тишина, как в глубине шахты.

Человек и собака находились у самого истока Зезере. Молчание земли нарушалось теперь только звоном рассеянных тут и там колокольчиков. Орасио услышал голос Тонио, раздраженно звавшего овец, но ничего не мог разглядеть в густом холодном тумане, который казался беспредельным.

Он опустил Пилота на землю и крикнул:

— Тонио! Тонио!

Издалека ему ответил голос:

— Я здесь… Иди сюда!

Орасио отважился ступить несколько шагов, но немного спустя снова закричал:

— Тонио! Эй, Тонио! Где ты?

— Я здесь…

Орасио начал