Книга Некто или нечто? - Михаил Ефимович Ивин

давно разрешены. Это — история, она всегда поучительна. Но для переиздания диссертации Ивановского были, кроме того, еще и другие основания…

Табачная мозаика описана Ивановским в его диссертации куда более тщательно и подробно, нежели другими учеными, изучавшими эту болезнь в те времена. Свои наблюдения в Крыму, на Черноморском побережье Кавказа, в Бессарабии и на Украине он подкрепляет сотнями опытов, проведенных в поле и в лаборатории. И все это изложено просто, хорошим русским языком и доступно не специалисту.

Но главное в диссертации то, что делает ее интересной для любого современного биолога, — споры Ивановского с Бейеринком и английским ученым Вудсом.

Бейеринк доказывал, что возбудитель табачной мозаики не просто очень мал, он принципиально отличается от любого микроба. Чем же? Он не корпускулярен. Выражаясь по-житейски, это означает, что возбудитель вовсе не имеет фигуры. Заразна сама жидкость, самый сок больного растения, а не отдельные частицы, пребывающие в соке. «Живое жидкое заразное начало» — вот что вызывает таинственную болезнь табака. Становится понятным, почему Бейеринк, ища название для возбудителя мозаики, употребил термин «вирус», так и оставшийся в мировой науке, правда, в ином значении, чем то, которое придавал ему голландец. Вирус у древних римлян — ядовитая жидкость, что-то вроде «живого» змеиного яда.

Все это — насчет живого жидкого заразного начала — не просто догадки знаменитого микробиолога. Великолепный экспериментатор, Бейеринк поставил серию изящных опытов. Они подтверждали, по его мнению, что заразное начало табачной мозаики не может быть корпускулярным, то есть не может состоять из обособленных частиц.

Бейеринк проводил эти свои опыты на агаре. Агар — слово малайское. Означает — желе. Получают его из морских водорослей. Он имеет вид студня. В кондитерской промышленности из агара — с разными добавками, понятно, — делают пастилу, мягкие конфеты. В лабораториях на агаре удобно делать плотные питательные среды, разводя на них микроорганизмы — бактерии, грибы, одноклеточные водоросли…

Бейеринк налил несколько капель сока больного мозаикой табака на тонкую агаровую пластинку, рассуждая так: раз возбудитель жидкий, то он просочится сквозь толщу агарового студня, непременно

44

сохранив свои заразные свойства; а на поверхности пластинки останутся все бактерии и их споры, как бы малы они ни были. Выждав дней десять, Бейеринк обеззаразил верхний слой агара и снял его с большими предосторожностями, применяя чистейшую платиновую лопаточку. Уверенный таким образом, что он не занес в толщу агара заразу извне, он разделил нижнюю часть пластинки на два слоя и оба применил для заражения табачных растений.

Вскоре на всех зараженных растениях появилась табачная мозаика.

Правота Бейеринка казалась неоспоримой, хотя вызывала недоумение одна странность. Крупный ученый утверждал, что существует некое заразное начало, не разделенное на обособленные частицы-корпускулы. А в те времена уже доказано было, что любая материя на нашей планете — будь то живая или неживая, в том числе и жидкость — состоит из отдельных частиц. Мы знаем, что энергия — и та корпускулярна. Все дело в размере корпускул.

Ивановский, споря с Бейеринком, впрочем, не прибегал к этим доводам. Он предпочитал более сложный, но и более верный путь. Он стал шаг за шагом повторять опыты знаменитого микробиолога. Как и ожидал Ивановский, опыты голландца сами по себе были безупречны: зараженный сок проникал в толщу агара, табачные растения, обработанные им, заболевали.

Верны ли, однако, выводы, сделанные Бейеринком?

«Осталось исследовать пригодность самого метода, — пишет Ивановский, — то есть действительно ли в застывший агар могут проникать только растворенные вещества».

Для следующей серии опытов Ивановский решил воспользоваться тушью. Он налил на агар несколько капель черной жидкости. Уже через сутки тушь стала проникать в толщу студня. На десятый день в черный цвет окрашивался слой толщиной до пяти миллиметров, а в течение 1–3 месяцев доходил до 10–20 миллиметров.

Что же доказывали эти странные опыты? В туши взвешены зернышки, придающие жидкости черную окраску. Они различимы в микроскоп. Пролейте тушь из пузырька через ту же свечу Шамберлена и вы получите светлую жидкость — зернышки будут уловлены фильтром. Значит, эти зернышки непременно проходят в толщу агара, иначе желе внутри бы не окрасилось. Более того. Зернышки эти, поскольку они видны в микроскоп, крупнее по размеру, чем предполагаемый возбудитель мозаики. Значит, уж никак нельзя доказывать, что возбудитель, как бы мал он ни был, не может проникнуть в агар, если он корпускулярен, не растворен начисто в жидкости.

На той же точке зрения, что Ивановский, стоял и Леффлер, тот самый немецкий профессор, который открыл возбудителя ящура. Леффлер и его коллеги проделали такой опыт. Профильтровав лимфу больного ящуром теленка, они заразили ею второго теленка; дождавшись, когда он заболеет, его лимфой заразили третьего; от третьего перенесли заразу на четвертого теленка; от четвертого — на пятого; от пятого — на шестого.

Шестой теленок заболел так же скоро, как первый.

Подобные же опыты Ивановский еще раньше Леффлера проделывал на табачных растениях. Результат тот же: «…заболевшее от прививки стерилизованного сока растение способно передать заразу другому здоровому растению, это последнее — третьему и т. д.».

Все это доказывает, что заразное начало в этих случаях не могло быть просто ядовитой жидкостью, наподобие змеиного яда или ядов, выделяемых бактериями, скажем, при дифтерите. Простой яд при перепрививке от теленка к теленку непременно бы разжижался, разбавлялся. Его действие ослабевало бы. Яд ведь не может размножаться. А раз заразное начало, будучи многократно разбавлено, не утрачивает своей силы, то, очевидно, в нем содержится живой, имеющий форму агент, способный размножаться. Вероятно, им является ничтожно малый микроб.

Создается впечатление, что в этом трудном споре Ивановский и Леффлер были кругом правы, а Бейеринк кругом неправ. Но, пожалуй, это не совсем так. Односложный ответ тут не подходит.

Бейеринк обладал чутьем большого ученого. И он понял, что возбудитель табачной мозаики, наделенный столь странными свойствами, не может быть просто микробом малого размера; это особенное болезнетворное начало. Тут он был прав. Но на этом правота его в споре с Ивановским кончается. Особому, не известному дотоле науке возбудителю он отказывал, без всяких к тому оснований, в корпускулярности. Правда, понадобилось еще три десятилетия, чтобы твердо установить, что вирус — плотная частица, а не «ядовитая жидкость».

Ивановский, а следом за ним и Леффлер, оказались правы, полагая, что возбудитель табачной мозаики может быть только корпускулярным. Но они ошибочно считали его микробом.

Ученому, открывающему не известный науке мир, мучительно трудно прорываться сквозь завесу устоявшихся понятий. Нужны новые методы, новые подходы, новые понятия. И складываются они не сразу.

Особняком стоит еще один участник спора, английский ученый