Книга А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это один из тех диалогов, в которых главную роль играют не слова, а что-то гораздо более неуловимое и вместе с тем красноречивое.
То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды.
Тут вступает вторая, чарующе-пленительная, мелодия, выросшая из темы вступления:
Неожиданно в светлую музыку врываются искаженные, неузнаваемо резкие и драматичные фразы кларнетов. Им отвечает тревожное соло валторн. Но не надолго нарушаются покой и мир.
Утро разгорается все ярче и ярче. В вышине торжественным хором поет разноголосый трепещущий лес. Снова слышится взволнованный дуэт, и напряжение ожидания сменяется счастливыми слезами.
И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый...
И это утро в лесу, и любовь сливаются в одно неповторимое мгновение. На память приходят строки незабываемого стихотворения Алексея Толстого:
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!
Скерцо начинается стремительным движением. В неизменном ритмическом рисунке у фаготов повторяется созвучие пустой квинты:
Будто видишь веселое народное шествие с танцами, пением и простеньким народным оркестром. Вот и задорная песенка. Она так светло и прозрачно звучит у кларнетов и флейт. Иногда кажется, что это — шествие сказочных берендеев, вышедших встречать весну, или полет самой весны. В нем столько призывных, торжественных фанфар, что теперь вспоминается тютчевская весна:
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят —
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят...
Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!»
Постепенно мелодия скерцо замирает, и на смену ей приходит вальс. Петр Ильич ведь тоже включал вальсы в свои симфонии. Но если вальсы Чайковского рождены мечтательностью и грустью, то его вальс — игрой самых мягких лучей, игрой света и тени. Это — чистый, прозрачный воздух весеннего дня, это пробуждение нежности.
Затем возвращается первая тема, безудержно нетерпеливая и бурная, потом она сливается с темой вальса, и снова торжественные фанфары трубят:
Весна идет, весна идет!
И тихих, теплых майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней.
Третья часть симфонии — финал. Как и первая часть, он начинается медленным вступлением:
На фоне мягкого сопровождения у скрипок рождается печальная мелодия кларнета. Постепенно движение убыстряется, торжественно-призывно звучат трубы, и в ответ на этот клич является легкий марш. Он исполняется почти всеми инструментами оркестра, но не теряет от этого стремительности. Гобой вступает с мягкой, по-весеннему теплой темой. Ее подхватывают скрипки и флейты, и она светло звучит в высоком регистре.
Это спокойное течение музыки ненадолго прерывается сумрачными фразами тромбонов. Изменяется мелодия марша. Ее отрывистые звуки напоминают теперь звенящие капельки. Думается: все-все в эти дни наполняется радостью, и первая майская гроза,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом,
и снова проглянувшее солнце, и пьянящий аромат воздуха. Как хорошо жить и дышать в такой майский день! С каким теплом, с какой благодарностью вспоминаются теперь самые первые дни весны и незабываемое утро в лесу!
Вот светлой тенью мелькают обе темы первой части, а потом, сплетаясь, звучат вместе. И снова возвращается торжественный марш, и трубы славят жизнь, и весну, и счастье!
— Пожалуй, одновременное сочетание столь различных тем получилось удачным. Да и возвращение в финале мелодий первой части прозвучит свежо. Нет, положительно симфония должна ему понравиться, — решил наконец Александр Константинович и уже смело вошел в квартиру.
У Чайковского было необычно тихо. Бледный, с запавшими глазами, Петр Ильич с трудом поднялся ему навстречу.
— Не подаю вам руки, Саша, — сказал он, извиняясь.— Я, кажется, заболел. Предполагают даже холеру. Я, правда, мало верю в это. Но, на всякий случай,— не подходите. И давайте на сегодня наше свидание отменим. А?
Через несколько дней Чайковского не стало. Шестая симфония, исполненная вскоре под управлением Э. Ф. Направника, потрясла слушателей до слез. То в одном, то в другом конце зала мелькали белые платки, раздавались приглушенные рыдания.
После концерта к Глазунову подошел Николай Андреевич.
— Какая это, оказывается, прекрасная музыка! — сказал он.— Как жаль, что я не сказал ему этого при жизни.
НА ВЕРШИНЕ
«Главный характер всех сочинений Глазунова... — неимоверно широкий размах, сила, вдохновение, светлость могучего настроения, чудесная красота, роскошная фантазия, иногда юмор, элегичность, страстность, и всегда — изумительная ясность и свобода формы».
Чайковского не стало, но он продолжал жить в музыке своих симфоний и опер, которая неуклонно и страстно подчиняла себе все сердца.
Глазунов вспоминал Петра Ильича постоянно. Вспоминал о нем как о простом, скромном человеке, великом труженике. Часто возвращался к его советам, подружился с его младшим братом Модестом Ильичом и совместно с ним подготавливал к печати последние произведения покойного композитора.
В один из зимних дней 1895 года Глазунов приехал в Клин, чтобы посетить дом, в котором была написана шестая симфония.
Он сошел с поезда и подошел к одному из ожидающих на станции ямщиков.
— Может кто-нибудь довезти меня до усадьбы, в которой жил композитор Чайковский?
Услышав эту просьбу, ямщики наперебой стали приглашать барина, но огромный чернобородый ямщик, к которому подошел Александр Константинович, уже помогал ему сесть в сани.
Мужики, ругавшиеся между собой, набросились теперь на «счастливца».
— Ух, этот Убивец, всегда он поспеет.
Ямщик, добродушно улыбаясь, обернулся к Глазунову.
— Вы, барин, не беспокойтесь, что они меня Убивцем прозвали, я смирный.
Они проехали через мост и свернули на шоссе.
— Едете, значит, посмотреть, как господин Чайковский жили,— говорил Убивец, постегивая лошадь.— Что ж, это хорошо. Сюда многие приезжают,
