Книга Одурманивание Маньчжурии. Алкоголь, опиум и культура в Северо-Восточном Китае - Норман Смит

и пива сократились по сравнению с показателями 1913 г. на треть[85]. Некоторые местные производители – в частности, базирующаяся в Фэнтяне марка «Лаолункоу» (буквально «Пасть старого дракона») – отметились ростом на фоне снижения конкуренции со стороны иностранных компаний после того, как регион покинули европейцы, а маршруты поставок были нарушены [Shenyang 1993: 5–6][86]. В 1916 г. руководивший регионом милитарист Чжан Цзолинь, желая повысить доходность отрасли, создал алкогольно-табачную монополию. В результате стоимость товаров увеличилась примерно на 12 %, взимаемых с производителя в виде налогов. При этом никакой единой тарификации налогов в регионе не было выработано[87]. В августе того же года российская администрация Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в Харбине[88] призвала ввести запрет на производство, куплю-продажу и потребление алкоголя в радиусе 80 км от линий КВЖД, в результате чего возник конфликт с китайскими компаниями розничной торговли и, весьма вероятно, значительным числом потребителей [Ha’erbin]. 12 июня 1917 г. в Цзилине состоялась встреча с участием руководства КВЖД и местных китайских жителей, в результате которой последние обратились в органы иностранных дел с просьбой отказать российской стороне в этой инициативе. Тем не менее, уже 10 июля КВЖД приказала закрыться всем профильным магазинам в пределах ее сферы контроля, в том числе 740 заведениям, собственниками которых были китайцы. Китайские розничные торговцы добивались отмены запрета, который был в конечном счете снят в феврале 1918 г. Производственные показатели постепенно восстановились в последующие три года[89].

В начале 1920-х гг. разразился новый скандал в связи с требованиями США предоставить обеспечение кредитов на железнодорожные нужды за счет налоговых поступлений за алкоголь и табак [Shengjing shibao 1919: 1]. Корреспонденты газеты «Шэнцзин шибао» осуждали такие требования как крайнюю форму проявления империализма, которая признавалась тем более отвратительной с учетом того, что в США в то время как раз проводилась политика «сухого закона» (1920–1933 гг.). Почему же, вопрошали китайские авторы, американцы пытаются получить прибыль с продукции, которая является незаконной в их собственной стране? Реакция на американские требования подчеркивает восприятие алкоголя как чего-то весьма существенного и важного. Критики утверждали, что предоставление американцам контроля над спиртным и табаком поставило бы под угрозу местные обычаи и принесло бы страдания обездоленным, поскольку оба продукта составляли часть повседневной жизни людей и по большей части производились местными предприятиями. Несмотря на такие обостренные дискуссии, рост налогов и падение доходов, в 1920-х гг. цены на алкоголь оставались сравнительно приемлемыми. Более того, отрасль переживала рост[90]. К концу 1920-х гг. только в Харбине ежегодно производилось почти два миллиона литров спиртного, в том числе больше 4,3 миллионов бутылок пива [Ha’erbin].

Алкоголь был для режима Чжан Цзолиня важным источником финансовых поступлений, однако еще более существенным генератором доходов являлся опиум. Как отмечает Рональд Сулески, «опиум был разводом на деньги, за счет которого Чжан пытался обеспечить свои притязания господствовать над всем Китаем» [Suleski 2002: 207]. Официально Чжан заявлял, что он поддерживает нормы Китайской республики, по которым опиум был вне закона, однако де-факто он «давал своим наместникам свободу в продвижении опиума или запрете его производства» [Jennings 1997: 79][91]. В феврале 1927 г. Чжан решил взять под свой контроль опиумный рынок и получать от него прямую выгоду. В региональном центре Фэнтянь было учреждено Бюро общего запрета опиума. В уездах, граничащих с трассами Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД), быстро возросло количество «местных государственных розничных магазинов, которые, по иронии, назывались “аптеками запрета опиума”» [Jennings 1997: 80][92]. Еще в 1918 г., а затем и в 1928 г. консул Японии в Фэнтянь предупреждал власти, что по мере расширения рекреационного потребления опиума вовлечение японцев (по сообщениям, до половины всего японского населения в Северо-Восточном Китае) в наркоторговлю формировало резко отрицательное отношение к японцам иных групп населения [Driscoll 2010: 233–234]. В отдельных регионах, в частности провинции Жэхэ, для выращивания мака использовалось так много земли, что дефицит продовольствия приходилось восполнять за счет импорта продукции [Leng 1929: 7]. В некоторых местах были введены жесткие режимы инспекционной работы. Милитарист Тан Юйлинь (1877–1937 гг.) ввел на подконтрольной ему территории настолько неподъемные налоги, что многие крестьяне отказались от выращивания опиума [Nagashima 1939: 26]. Нагасима отмечает, что, когда генерал Чжу Цинлань (1874–1941 гг.) принял на себя командование Армией защиты железных дорог при КВЖД, он внедрил жесткую ограничительную политику, которая поставила на грань выживания предприятия, существовавшие вдоль трасс [Ibid.]. Сообщается, что инспекторы в провинции Аньдун наведывались в опиумные предприятия до четырех раз в день [Shengjing shibao 1927: 5]. Правительство Аньдун даже выдало им специальную униформу: темно-серые брюки и фиолетовый пиджак с вышитыми на плече словами: «запрет на курение». Введение униформы было воспринято положительно, поскольку упрощалась визуальная идентификация инспекторов. Форма также невольно мешала их работе, поскольку теперь они не могли незаметно смешаться в заведениях с обычными посетителями. В отдельных регионах, в том числе Аньдун, проводились кампании по поощрению воздержания от потребления опиума, табака и алкоголя. Однако вся эта продукция оставалась по-прежнему широкодоступной [Shengjing shibao 1931a: 5].

Доходы от реализации опиума обогащали и государство, и частных лиц. Северо-Восточный Китай превращался в один из крупнейших рынков наркотиков Восточной Азии. В 1928 г., после организованного японцами убийства Чжан Цзолиня, контроль над Северо-Восточным Китаем перешел его сыну, Чжан Сюэляну. В 1929 г. он вновь ввел запрет на опиум, чтобы идти в ногу с законодательством Китайской республики. Аналогичным образом Чжан Сюэлян – безрезультатно – запретил выращивание мака [Lu 1993: 445]. По оценкам американских исследователей, в 1920-х гг. в Харбине действовало около тысячи незаконных коммерческих предприятий, связанных с опиумом. Они торговали персидским и японским опиумом, а также синтетическими наркотиками [Dikötter et al. 2004: 170]. Харбин, с примерным количеством наркоманов 10 тысяч среди русского населения и 50 тысяч среди китайского населения [Ibid.: 187], оказался одной из наиболее значимых площадок для реализации наркотиков на востоке Азии. Для обозначения наркоманов здесь даже было в ходу смешанное китайско-русское слово «дамафэнэр», или буквально «помешанный на конопле»[93], [94]. Столь широкое потребление наркотиков имело значительные социальные последствия. Газеты постоянно трубили об опиумном бедствии. В 1929 г. по оценкам доктора Моринаки, работавшего в Маньчжурском медицинском училище в Фэнтяне, примерно от четверти до половины людей, содержащихся в тюрьмах Северо-Восточного Китая, употребляли наркотики [Dikötter et al. 2004: 170]. В конце 1920-х гг., по мере увеличения цен на опиум, многие потребители перешли на более дешевый и действующий сильнее морфин, «отказываясь от черного в пользу белого» [Shengjing shibao 1916a: 5]. Врачи и другие специалисты по вопросам здравоохранения начали