Книга Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
На протяжении последних трех дней больше никто не задает мне вопросов. Только спрашивают, не скучала ли я. О нет! Как могу я заскучать в таком тихом доме, я хотела сказать, в таком гостеприимном доме?! Когда Магда возвращается, мы целуемся, я забираю у нее тяжелую сумку с покупками и складываю продукты в шкаф. Потом я подаю ей свежего лимонаду, и она говорит: «Спасибо, доченька». Мне никогда особо не нравилось, если люди называли меня «доченькой», но от нее это звучит по-другому. Искренне, что ли.
Часам к семи мы накрываем стол, выкладываем три набора столовых приборов и ждем прихода Нила, который не всегда поспевает к ужину. Иногда он возвращается поздно, предварительно выпив с коллегами из мастерской. Порой он приходит, когда мы уже в постели, и я вижу, как он, пописав и отрыгнув в саду, в майке и с приспущенным поясом подходит к моей двери. Я просыпаюсь каждый раз и каждый раз притворяюсь спящей, притихнув под одеялом. Он ни разу не приблизился ко мне, но я прекрасно вижу, как он на меня смотрит в такие минуты. Я теперь замечаю подобные вещи, в смысле, теперь, когда у меня есть груди и месячные, ну и я знаю, что и как там происходит между женщиной и мужчиной. Может, он что-то почуял во мне, что-то неправильное, хотя я всегда стараюсь укутаться аж до шеи. Впрочем, мне все равно: у меня теперь есть тетя Магда, она защитит меня, если что.
Вот так я и провела первые дни, одна в этом малюсеньком доме в Венеции, не решаясь уйти дальше маленького сада за домом и сарая, где Нил хранит инструменты, к которым нельзя прикасаться. Я часами вычищаю дом, заправляю постели, растягиваю белье. У меня болят руки, спина, но, клянусь, мне хорошо, необыкновенно хорошо. Лучше, чем на теннисном корте, в шикарном отеле, и даже лучше, чем в кино или в ресторане. В полдень, к примеру, из остатков курицы я сделала себе замечательный сэндвич, послушала по радио «When you were sweet sixteen[6]» и помечтала о своих грядущих нежных шестнадцати.
* * *
Даже Бог умирает, если его не любят. Детская судьба. Я вижу их на Венис-Бич, когда выхожу из дома. Часто они стоят одни, их родители говорят друг с другом, хлопают их по голове или дают пощечины. Иди сюда, не делай того, надень свою кепку, вернись туда… Может, я замечаю только тех, с кем плохо обращаются, не знаю даже. Но как бы мне хотелось их защитить, приласкать! Возвращаясь по Энкорейдж-стрит, я заметила одного мальчишку: он шел по краю тротуара и делал большие шаги, чтобы не наступить на щели между плитами, как и все дети. Он пел: «Если сердце схватит сердце, летящее над рожью…» Пел, пока мать или няня, обернувшись, не оттащила его за плечико маленького костюма, крича: «Холден! Хватит, перестань плестись там позади!»
От неожиданности он уронил кепку – она и за это его отчитала.
Он ведь только пел, и мне было так хорошо от его пения, всей вселенной было хорошо. Мне хотелось убить эту женщину, а потом сказать, что в жизни у всех есть право плестись позади. Если не в этом возрасте, то когда? Потом, я думаю, все в жизни должно происходить быстрее, появляется куча дел, о которых нужно позаботиться, как у Магды и Нила. Куча абсурдных дел: быстро встать, помыться, одеться, быстро зайти в трамвай, поработать, пообедать, еще поработать, потом быстро поехать обратно, закупить продукты, приготовить ужин, поесть, лечь, и все быстро начинается заново.
Ни на что больше не будет времени – не будет времени петь, перескакивая через щели между плитками на тротуаре.
Я тоже хочу плестись, как этот малыш в кепке. Сбежать, как он, и ощущать, как босые ноги утопают в песке, омываемые блестящими волнами Венис-Бич. А иначе – зачем нужны песок, волны, леса и горы? Они тоже умрут, эти горы и леса, если их не любить.
* * *
Как весело! Магда вовремя одернула меня, и я успела залезть в трамвай. Пересев несколько раз из одного трамвая в другой (сменив их как минимум тысячу), мы добрались до польского бала в Торрансе. Сначала я не хотела туда идти, представляя себе уйму лысых и пьяных незнакомцев. Не знаю, почему они виделись мне лысыми. Они должны были горланить польские песни, хлопать в ладоши, изгибаясь в смехотворных танцах. В какой-то момент, как я думала, меня заставили бы подняться на стол, чтобы я танцевала и веселила публику. Но все вышло совсем не так. Конечно, там были поляки, говорящие по-польски, но со мной они изъяснялись на превосходном английском. Двери ресторана были украшены и мигали, как на Рождество, хотя я пришла в сандалиях и в летнем темно-синем платье.
Внутри стены были украшены золотой гофрированной бумагой и ситцевыми плакатами с надписями на польском; еще там стояли два длиннющих стола, уставленные свечами и небольшими серебряными салатными чашами, сверкающими в мягком свете. Музыка была очень громкой, но необыкновенной, не похожей на то, что мне доводилось слышать раньше, из тех мелодий, что заставляют плакать, а через минуту – смеяться. Мне от нее хотелось смеяться. Атмосфера была потрясающая. Магда не стала здороваться со всеми, потому что это заняло бы у нее весь вечер, но всем представила меня как племянницу из Массачусетса. Я чувствовала некоторую неловкость, но вместе с тем и радость: мне нравилось быть ее племянницей, нравилось, что все эти люди приходили в восторг, громко вскрикивая «О, мой Бог!», и говорили мне, какая я большая и красивая.
За столом Магда усадила меня рядом с собой. Я все еще побаивалась, и весь этот шум голосов и шорох вилок казались приглушенными, как в аквариуме. Я думала, что мне станет нехорошо, когда на сцене по другую сторону зала появилась дама в ярко-красном закрытом платье. Она произнесла небольшую речь, чтобы пожелать всем хорошего вечера, и тут начался спектакль. Спектакль с пением и танцами, где актеры были наряжены в костюмы поляков времен Средневековья, так кажется. Они танцевали по двое, крутясь вокруг своей оси, а
