Книга Саморазвитие по Толстому - Вив Гроскоп

ошибкой. Возможно, Пастернак хотел написать книгу с долей критики, но все же такую, чтобы ее опубликовали и читали. А может быть, он, как и доктор Живаго, относился к режиму двойственно: мог представить точку зрения рабочего класса, но в то же время видел, что все пошло не так и привело к ужасным последствиям.

Большинство читателей романа считают, что Пастернак хотел показать нам героя советской эпохи, попавшего в жернова исторических событий и бессильного перед лицом судьбы. Возможно, так оно и есть. Но Живаго не использует даже те немногие моральные возможности, которые у него имеются (например, отказаться от романа с Ларой). Он слаб и иногда невероятно глуп. Но его ли это вина? Или это все судьба? Может быть, дело в его творческой натуре? Это традиционное русское оправдание. Вспомните наполненные печалью глаза и поэтически поникшие усы Омара Шарифа в роли Живаго в легендарном фильме — судьба и душа переполняют этого человека. Перед нами идеал этого пожимающего плечами архетипа: «Горе мне! Это моя судьба, и душа моя страдает. У меня нет выбора — я могу только быть слабым человеком, который случайно уходит от беременной жены».

У меня есть одна теория, объясняющая, почему русские постоянно говорят о судьбе и душе. Это позволяет им в любом разговоре помнить о смерти, не повторяя при этом постоянно: «Ладно, какая разница, в любом случае мы все скоро умрем». Но давайте признаемся: если постоянно говорить о судьбе и душе, сложно избежать навязчивых мыслей о смерти. Задолго до того, как началось мое знакомство с русской литературой и изучение русского языка, я знала, что главная тема русской литературы — это смерть. Из фильма «Доктор Живаго» я узнала, что одно из первых воспоминаний главного героя — это похороны матери. Еще до прочтения «Анны Карениной» я была в курсе, что главная героиня бросилась под поезд. Даже беглое знакомство с русской литературой приводит читателя к заключению, что эти книги написаны не для того, чтобы вдохновить его жить, а чтобы напомнить, что смерть всегда рядом.

При этом нельзя сказать, что «Доктор Живаго» — депрессивное чтение. Совсем наоборот. Поскольку Пастернак с самого начала не стесняется прямо говорить о смерти, ты начинаешь воспринимать ее как неотъемлемую часть жизни. Кроме того, «Доктор Живаго» написан в легком, непринужденном стиле. Пастернак придал русскому роману новое звучание, используя абсолютно новый, не свойственный ему ранее язык. Он легко перескакивает с одной темы на другую, использует широкие мазки, и повествование иногда кажется совершенно произвольным. Хотя сюжет линеен, о мыслях автора этого не скажешь, и время от времени ты как будто читаешь учебник истории или сборник рассказов, а вовсе не роман. Некоторых это очень бесит. А мне очень нравится.

В биографиях Пастернак выглядит серьезным, думающим, романтическим человеком, свободным от мук духовного кризиса, преследовавших Толстого. (А еще очень симпатично, что его фамилия, Пастернак, означает по-русски вид корнеплода. Мне сложно себе представить получение Нобелевской премии английским писателем, которого зовут, например, мистер Турнепс.) Но у него были свои слабости. Последние четырнадцать лет жизни Пастернака были связаны с Ольгой Ивинской, его возлюбленной и секретаршей, с которой он познакомился в редакции литературного журнала «Новый мир» — она заведовала отделом начинающих авторов. Ивинская стала прототипом Лары. Пастернак любил ее, но отказывался уходить от жены. Ивинская написала воспоминания об их жизни, «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени». Это замечательный рассказ о той эпохе, ностальгический и волнующий. Большýю его часть, однако, занимают жалобы на то, что Пастернак не подарил ей, своей любовнице, собственного экземпляра «Доктора Живаго». («Конечно, я — носи, подготавливай, а у меня, бедной, и экземпляра нет!» — пишет она [19].)

Ивинская считает связь с Пастернаком своей судьбой, что неудивительно для женщины, полюбившей автора одного из самых ярких романов о судьбе в истории литературы. К своей роли хранительницы наследия Пастернака она относится как к священному призванию. Также очень интересен ее взгляд наблюдателя за жизнью писателя. Особенно увлекательны ее свидетельства о людях, впервые открывающих для себя «Доктора Живаго». Я обожаю ее рассказ о встрече со славившейся своей высокомерностью поэтессой Анной Ахматовой. Ее пригласили на авторское чтение романа — я легко могу себе ее представить, с закрытыми глазами, подергивающимся царственным носом и скептически приподнятой бровью. Не очень понятно, сколько времени продолжалось это чтение. Судя по рассказу Ивинской, был прочитан весь роман. (Вряд ли такое возможно — это заняло бы много часов.) По словам Ивинской, Ахматова восседала, кутаясь в «легендарную белую шаль» [20]. Когда Пастернак закончил свое довольно мелодраматичное и трепетное выступление («Его одухотворенное лицо, судорожные движения его горла, затаенные слезы в голосе») [21], Ахматова выносит приговор — и его не назовешь полностью положительным. Она хвалит «прекрасный» слог Пастернака и делает лучший комплимент, который можно получить от поэта, назвав его прозу «лаконичной, как стихи» [22].

Однако она увидела в романе один важный недостаток. Почему Живаго должен быть «средним» человеком? — спрашивает она. У Ахматовой были большие претензии к «обывательщине». Обычно она упоминает ее в обсуждении Чехова, а не Пастернака. В произведениях Чехова есть одна странность: действие всех его пьес и рассказов происходит в России накануне революции, но он никогда не упоминает ни политику, ни идеологию и почти делает вид, что ничего такого не происходит. Его изображению предреволюционной России свойственна определенная степень «лакировки» действительности — сродни той, в которой обвиняют «Аббатство Даунтон» [23], когда все неприятные социальные и политические реалии заметаются под великолепный красочный ковер. Да, многие герои Чехова несчастны. Но они несчастны по «обывательским» причинам (им надоедает смотреть на березы, они находят общество сестер невыносимым, они любят тех, кто не любит их). Они несчастны не из-за экстраординарных исторических событий, не из-за потери работы или отсутствия еды.

Имея в виду вышеизложенное, Ахматова «не согласилась с Б. Л. [Пастернаком], будто Живаго — “средний” человек» [24]. Для нее это слишком по-чеховски. Она не хочет, чтобы герой Пастернака принимал политическую реальность, она хочет, чтобы он с ней боролся. Ахматова хочет, чтобы Живаго был героем и поместил себя в самую гущу событий. Она против того, чтобы события швыряли его из стороны в сторону, а он не мог в них участвовать или менять жизнь к лучшему. «Она советовала Б. Л. [Пастернаку] подумать, чтобы Юрий Живаго не стал мячиком между историческими событиями, а сам старался как-то на них влиять»