Книга От Апеннин до Анд - Эдмондо де Амичис

знаешь, в каком положении наша семья. Ты знаешь, что мы все должны работать и помогать друг другу. Мне сейчас придётся работать вдвое больше, чем я работал. Я рассчитывал получить в этом месяце сто лир наградных за работу, а сегодня утром узнал, что не получу ничего.

Услышав это, Джулио решил, что он не будет ни в чём признаваться отцу, и твёрдо сказал себе:

«Нет, я не скажу тебе ничего, папа. Я буду хранить свою тайну, чтобы работать для тебя. Я знаю, что огорчаю тебя, но я постараюсь как-нибудь вознаградить тебя за это. А в школе я буду учиться так, чтобы непременно перейти в следующий класс. Теперь самое важное — помочь тебе заработать на жизнь и облегчить труд, который убивает тебя».

И Джулио продолжал писать адреса. Снова прошло два месяца отчаянных усилий сына и горьких упрёков со стороны отца. Самое худшее во всём этом было то, что постепенно отец становился всё холоднее к сыну и почти не разговаривал с ним. Казалось, он считал его совсем погибшим мальчиком, на которого нельзя было возлагать никаких надежд. Он даже избегал встречаться с ним взглядом.

И Джулио всё это очень хорошо видел, мучился этим и часто, когда отец отворачивался от него, смотрел вслед ему печально и нежно.

Он похудел, побледнел и всё больше и больше запускал свои школьные занятия. Он очень хорошо понимал, что всё это надо кончить, и каждый вечер повторял себе:

«Сегодня я не встану больше».

Но как только часы били двенадцать, — в ту самую минуту, когда надо было выполнить своё намерение и не вставать, 6н вдруг начинал испытывать угрызения совести. Ему казалось, что он не хочет выполнять свой долг, что он отнимает лиру у отца и у всей семьи. Он вставал, поспешно одевался, думая о том, что как-нибудь ночью отец может проснуться, застать его за работой или догадаться об обмане, пересчитывая написанные адреса. Тогда всё кончится очень просто, и ему не надо будет ничего предпринимать. Он чувствовал, что у него не хватает сил сознаться.

Вот так всё и продолжалось.

Но однажды вечером, за ужином, отец сказал такие слова, которые заставили Джулио окончательно решиться. Дело было так.

Мать посмотрела на Джулио; ей показалось, что он выглядит хуже обыкновенного, что он похудел и побледнел.

— Джулио, ты болен? — спросила она. Потом, обратившись к отцу, тревожно сказала: — Джулио болен. Посмотри, какой он бледный!.. Джулио, дорогой мой, что с тобой?

Отец мельком взглянул на сына и сказал:

— У него нечистая совесть, а от нечистой совести — плохое здоровье. Он не был таким, когда был хорошим учеником и любящим сыном.

— Но он болен! — воскликнула мать.

— Мне всё равно теперь, — ответил отец.

Слова эти были ударом ножа в сердце бедного мальчика. О, так ему теперь всё равно? И это говорит отец, который ещё так недавно волновался, когда Джулио только начинал немного кашлять! Значит, отец уже не любит его, он умер в сердце отца.

«Ах, нет, папа! — думал Джулио, и сердце его сжимала тревога. — Теперь всё кончено! Без твоей любви я не могу жить, я верну твою любовь; я расскажу тебе всё, не буду обманывать тебя и буду учиться, как учился раньше. Пусть будет что будет, только бы ты снова полюбил меня. На этот раз я твёрдо решился».

И всё-таки, когда наступила ночь, Джулио, по обыкновению, проснулся ровно в двенадцать часов. Это уже вошло у него в привычку.

Ему захотелось в последний раз взглянуть в тишине ночи на маленькую рабочую комнату, где он так много трудился, с сердцем, исполненным любви и нежности.

А когда он сел за маленький стол с зажжённой на нём лампой и увидел на столе стопку белых бандеролей, на которых больше никогда не придётся ему надписывать адреса — а он знал эти адреса уже наизусть, — ему стало очень грустно. Невольно схватился он за перо, чтобы начать работу. Но, протягивая руку, нечаянно задел книгу. Книга упала. Кровь бросилась ему в голову. Что, если отец проснётся? Правда, он не совершает никакого преступления и ведь сам хотел всё рассказать… И всё-таки… слышать, как в темноте приближаются шаги отца, быть застигнутым вот здесь, в этой тишине… Может быть, и мать проснётся, испугается… А потом… И в первый раз пришла ему в голову мысль, что отцу вдруг станет совестно перед ним, когда откроется правда. Он прислушался, затаив дыхание. Кругом было тихо. Джулио подошёл к двери, приложил ухо к замочной скважине — ничего не слышно. Все в доме спали. Отец тоже ничего не слышал.

Джулио успокоился. Он начал писать. И число написанных адресов на бандеролях росло. Вот он слышит там, внизу, на тихой улице, мерные шаги полицейских, вот застучали колёса кареты и вдруг затихли, вот немного спустя послышался скрип медленно проезжающих телег. А потом наступила глубокая тишина, прерываемая время от времени далёким лаем собаки.

Джулио всё писал и писал…

В это самое время за стулом его стоял отец. Он проснулся от стука упавшей книги и подошёл к двери; шум проезжавших телег заглушил его шаги, заглушил скрип отворяемой двери. И вот он стоял теперь за стулом сына, и его седая голова склонилась над головой мальчика. Он смотрел на то, как бегает перо в руках сына, надписывая адреса, и в одно мгновение догадался обо всём, понял всё, вспомнил всё. Великая нежность, раскаяние охватили его душу, и он стоял как пригвождённый за стулом сына.

Вдруг Джулио громко вскрикнул — чьи-то руки судорожно обнимали его голову. Он узнал отца.

— Папа, папа, прости, прости меня!

— Нет, ты прости меня! — говорил отец, рыдая и целуя сына. — Ты прости меня! Я понял всё, я знаю всё, мой дорогой мальчик, и это я должен просить у тебя прощения! Пойдём, пойдём со мной!

И он повёл, вернее — понёс его на руках, к постели проснувшейся от шума матери.

— Обними и поцелуй скорее сына, который все эти месяцы не спал по ночам и работал за меня, а я мучил его и терзал ему сердце — ему, который зарабатывал нам на хлеб!

Мать обняла Джулио, прижала его к себе и долго не могла говорить от волнения. Потом сказала только:

— Ложись скорее спать, мой мальчик! Иди спать, отдохни.

Отец взял его на руки, понёс в комнату, уложил в постель, поправил подушку, укрыл одеялом.

— Спасибо, папа, — говорил Джулио, — спасибо! Иди и ты спать, папа, мне так