Книга Скугга-Бальдур - Сьон Сигурдссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В лавку пойдет и моя жена,
водки бутыль купит она,
чайник, мыло, из шелка платок,
тарелок шесть штук и ночной горшок,
гребней, лоскутьев и мишуры
купит для тела она и души.
Я думаю, если бы только могла,
купила б и лавочника она.
* * *
Стишок зудел у ч-человека в г-голове без-ос-ста-новочно – как мух-ха под стаканом – б-б-без мал-ейшей воз-мож-жности тому сопротивляться. Е-ему было хо-олодно и жа-арко одновременно, он п-п-пылал от хо-холода и к-к-коченел от жа-ра. Изо всех сил он с-старался вспомнить д-другие истории, д-другие сти-стихи, но все ис-спарилось из его на-напрочь замор-рожен-ной п-памяти, а в лихорадящем м-мозгу с-с-сту-чало:
– Ай-яй, ай-яй-яй, к-акой п-озор – п-п-помереть с этим ду-дурацким за-закупочным листом на г-губах.
Так д-думал с-священник. Он к-крепко с-стиснул губы, чт-обы его п-п-посмертными словами не стали, нап-пример, «сто фунтов кофе». И ему б-было все равно, что п-по п-правде-то говоря, не было других св-свидетелей его с-смертного часа, к-кроме «эС Тэ» (св-святой т-троицы). И лишь на м-мгновение ему стало жа-алко себя, и он п-п-про-шептал в темноту:
– Эта п-п-проклятая д-дыра!
Вдруг он почувствовал себя намного лучше.
Он закрыл глаза.
И стал ждать смерти…
– Э-э-эй! Сьера Бальдур! Бальдур Скуггасон! Ау!!
Крики, долетевшие до ушей умирающего человека, доносились будто из китового чрева – голос был приглушен, а отдаленность делала его даже слегка визгливым:
– Ау-у! Сьера Бальдур! Ау!
Со священника в единый миг слетела при-смертная леность:
– Э-э-эй! Я здесь! Ау-у-у!
Он резко затих и замер в ожидании ответа.
– Э-эй! Ау!
Сьера Бальдур сорвал с себя шапку и повернулся правым ухом к мертвенно-бледной ледяной стене, но ничего не услышал, он повернулся левым ухом – ни звучочка!
– Э-эй! Здесь, внизу! Человек здесь, внизу!!
Он кричал и взывал, а затем весь превращался в слух, двигаясь сверхосторожно, чтобы хруст его кожаной одежды не заглушал звуков извне.
Ну вот! Так и есть! Приближается! Кто-то аукал тоненьким голоском:
– Ау-у! Ты там? Ау!
И священник завопил изо всех своих душевных сил:
– АУ! Я ЗДЕСЬ! АУ-У-У!!
* * *
– Эй, ты что, оглушить меня собрался?
Сердце сьеры Бальдура трепыхнулось в холостом ударе. Вопрошающий был не какой-то там спасатель снаружи, нет, бесстыжий спрашивальщик находился в пещере, рядом с ним, и не просто рядом с ним, а на нем самóм или, вернее сказать: у него за пазухой.
Священник взвизгнул от ужаса, когда лисица заерзала у него на груди. Он забился на своем ледовом лежбище и с такой силой рванул с себя кожаную куртку, что китовой кости пуговицы поотлетали от нее и сгинули. Это было великой потерей, потому как искусной работы пуговицы эти сводный брат сьеры Бальдура, Харальдур, собственноручно выстругал и подарил ему в день конфирмации.
А лиса, выпрыгнув из-за пазухи священника и покрутившись вокруг себя, уселась на пещерном полу и принялась вылизывать свою шерстку – ну чисто как домашний кот.
* * *
Сьера Бальдур быстро оправился от удара – не зря же он ученый богослов. В нем вдруг проснулся натуралист, и он наблюдал за поведением животного с любопытством исследователя.
Лисица выглядела чертовски шустрой, даром что шесть суток пролежала дохлой. Было уморительно смотреть, как она над собой усердствовала – то вылизывала из шерсти кровавые сгустки, то буравила носом и что-то выкусывала, словно избавлялась к Судному дню от блох.
Наблюдатель-натуралист прищурил глаз:
– Нет, ну ты посмотри на эту тварюгу! Фу! – он шлепнул себя по ляжке. – А? Сама себя кровососит!
И тогда лисица выплюнула первую дробину. Та стукнулась священнику в щеку, он громко ойкнул и чертыхнулся, но самка будто его и не замечала. Она продолжала охорашиваться, вычищая из своей плоти все, что доставил туда ружейный заряд. Окровавленные дробины разлетались по пещере, рикошетя и выбивая из камней искры.
Святому отцу пришлось изо всех сил сосредоточиться, чтобы не попасть под обстрел свинцовыми дробинами, звеневшими вокруг него, как комариный рой.
* * *
Затем лисица взялась расхаживать: взад-вперед, туда-обратно, вокруг да около. Священник не шевелился на своем месте, сидел, сложив на коленях руки и избегая смотреть зверьку в глаза – лисица выглядела нервной и непредсказуемой. И сьера Бальдур просто сидел и ждал.
На рассвете следующего дня лиса наконец остановилась и спросила:
– Ну что, отче, чем мы теперь займемся?
– Мы можем подискутировать, – осторожно предложил священник.
– И о чем же мы можем дискутировать? – спросила лисица.
– Об электричестве! – бухнул священник.
Та уставилась на него, как на идиота:
– Ты и вправду думаешь, что дикий горный зверь что-то смыслит в электричестве? Ну ты даешь!
Однако сьере Бальдуру уж очень хотелось настоять на своем, и он предложил самке отгадать загадку: если отгадает, то может сама выбрать предмет для дискуссии, а нет – то и будут они дискутировать об электричестве. Лисица поддалась:
– Ладно, загадывай…
* * *
– Хоть плотью я не наделен, но с громким звуком я рожден!
Лисица задумалась – уж слишком надолго, как показалось священнику, но он не сказал ни слова – не осмелился ее вспугнуть. И та наконец сдалась.
– Сдаешься? – священник засмеялся над глупостью зверя. – Это ж пердёж!
И он себе в подтверждение выпустил газ.
– Чего и следовало ожидать! – сухо констатировала лисица. – Ну, давай уж, валяй об этом своем электричестве.
* * *
По-правильному дискуссия об электричестве должна была состояться в другом месте – куда поблагородней этой каменной дыры в ледниковой заднице. Дела обстояли так, что сьера
Бальдур был ангажирован в Рейкьявик держать речь о предмете своего интереса на объявленном и открытом собрании. Там он намеревался оспорить какого-то канадского исландца, приехавшего проповедовать своим бывшим соотечественникам благую весть Эдисона. Если бы лавина не прихватила святого отца с собой, то он добрался бы до своего дома на хуторе Дальботн уже на следующее утро после лисьей охоты.
Дома он бы наложил завершающие штрихи на свою речь, а по прошествии еще четырех дней, в полдень 15 января, прибыл бы в град стольный, где вечером того же дня утер своим оппонентам нос. По всем подсчетам собрание состоялось три дня назад, так что препирательства с лисой были в какой-то степени компенсацией его потери.
Итак, священник принялся излагать зверю свои религиозные
