Книга Казаки. История «вольных людей» от Запорожской Сечи до коммунистической России - Уильям Крессон

власть над поселенцами. Но вплоть до 40-х гг. XVII столетия среди казачьих вождей отсутствовал всеми признанный лидер. Вплоть до того времени само название «казак» означало «человек, над которым нет хозяина», что отличало это сословие от русского крестьянства, которое давно пожертвовало свободой в обмен на порядок и защиту от внешнего врага. В лице Богдана Хмельницкого разбросанные поселения и кланы степи получили героя, благодаря талантам которого на короткий период этот воинственный народ получил импульс к созданию собственной нации.

Благодаря трудолюбию и храбрости казаков в опустевшую степь пришло процветание, если не мир. Польские аристократы, жившие близ границы, эти «паны и старосты», теперь впервые почувствовали себя в безопасности за огородами своих усадеб. Теперь они стали с неудовольствием поглядывать в сторону своих вольных защитников. Довольно справедливо они посчитали «вольных людей» опасными соседями, подающими плохой пример их собственным крепостным, послушному, управляемому священниками «быдлу» (скоту — польск.), которое одинаково жестоко эксплуатировали евреи и иезуиты.

Даже в 1919 г., когда поднимались проблемы объединения «свободной Польши», вызывающие повсюду симпатии у победоносных сил демократии, было сложно понять, что означало понятие «польских свобод» для крестьянского и казачьего населения Украины. Необыкновенная приверженность польского народа к своей католической вере и государству не может не вызывать восхищения у представителей цивилизованного мира. Но более тщательное изучение польской истории во многом объясняет причины тех многих бедствий, которые народ Польши претерпел в прошлом.

Единственными полноправными гражданами старой польской республики были паны, то есть шляхта, знать, класс, настолько ревностно относившийся к соблюдению своих прав, что одного голоса знатного шляхтича на голосовании против решения, принятого большинством голосов государственного органа, было достаточно, чтобы это решение стало считаться недействительным. Польский сейм (парламент) обычно собирался под открытым небом в окрестностях Кракова или Варшавы. Часто заседания проводили верхом на лошадях. На таких собраниях присутствовали представители всех аристократических родов, посчитавшие нужным такое присутствие, чтобы либо проголосовать за решение, либо выразить отношение к нему криками или звоном оружия.

Часто польская знать собиралась на такие ассамблеи в сопровождении личных армий в составе кавалерии, пехоты и артиллерии; солдаты набирались из числа их крепостных. Естественно, такие собрания с демонстрацией вооруженной мощи редко проходили без конфликтов, на которых лилась драгоценная голубая кровь.

Ни один польский пан не должен был заниматься торговлей. Покупать и продавать считалось уделом низких сословий и было запрещено среди представителей знати. При этом этим странным «республиканцам»-аристократам было не зазорно наниматься на службу к таким же панам без потери их прав на национальных ассамблеях. Только знать имела право на владение землей, и очень часто эксплуатацию своих крестьян ее представители поручали евреям или «доверенным лицам» из числа немцев или других иностранцев. Единственным занятием хозяев земель, которое считалось соответствующим их высокому происхождению и положению, было, помимо войны, принятие и отмена закона. На шумных ассамблеях знати, казалось, общим согласием пользовался лишь один принцип — данное Богом право пану эксплуатировать своих крепостных, как свое «естественное имущество». Среди свободных крестьян и казаков Украины царило общее мнение, что польские священники учат своих прихожан на библейский вопрос «зачем Бог создал вас?» кротко отвечать: «Чтобы служить вам, благородные господа!»

Польская цивилизация была римско-католической. Жители же приграничных областей оглядывались на восток и помнили о временах Восточной Римской империи (Византии)[41]. Эти различия сохранились и в XX в., но в начале XVII в., когда католическая Польша была мощной державой, а Россия еще находилась на пути своего становления, религиозный гнет посеял семена вражды, которые живы и поныне. Народ православной Украины, крестьяне и казаки, могли только с надеждой смотреть на далекого русского царя, когда вооруженные эмиссары угнетателей из католической Польши приезжали к ним за церковной десятиной и за податями. Или у них был еще один выбор: как, по слухам, посоветовал им мудрый польский король Сигизмунд[42], они могли «довериться своим казачьим саблям».

После полного слияния Польши и Литвы, Люблинской унии, заключенной в 1569 г., православному населению, проживавшему на приграничных территориях, было обещано, что их религию будут уважать. Но в Варшаве занял прочные позиции воинствующий католический орден иезуитов. Именно благодаря влиянию этих хорошо образованных и утонченных священников польская аристократия сделала большой шаг в развитии культуры, и пусть с избыточным влиянием религии, но стала соответствовать высоким стандартам Западной Европы. Небезосновательные амбиции иезуитов, а также польской знати, чья политика и мировоззрение развивались под влиянием этих духовных наставников, предполагали подчинение православных провинций польских приграничных территорий законам католической церкви. Одним из тех искусных компромиссов, которые так характерны для иезуитской дипломатии, стало насаждении унии среди приграничного православного населения. Учрежденная Униатская церковь позволяла православным сохранить некоторые старые обряды, за которые они так настойчиво держались, и в то же время перейти в подчинение папе римскому. Но на этот первый коварный ход к более тесному союзу с самого начала православные смотрели с естественным подозрением. В 1595 г. всего 37 священников, чьи приходы находились в православных провинциях, уступили под мощным влиянием иезуитов. Но не их прихожане, упрямые украинские крестьяне, и казачьи полки. Для последних православие означало личную свободу выбора и достоинство вольного человека, в то время как католицизм призывал к послушанию и слепому подчинению.

Судьба православных служителей и крестьян на Украине, отделенных от своих польских феодалов-хозяев пропастью религиозных убеждений, обсуждалась во время голосования по поводу протеста Морриса Дречнинского королю на заседании польского сейма (парламента): «Когда ваше величество отправляется на войну с турками, то кто составляет большую часть вашей армии? Русские, которые исповедуют православную веру! И как тогда вы можете просить нас жертвовать своими жизнями на чужбине, если дома у нас нет мира? Наши страдания, страдания русских подданных Польши, видны каждому. В больших городах на дверях наших церквей висят замки, а святые ризницы разграблены. Из наших монастырей выдворили монахов, а их место заняли под стойла для скотины. Нашим детям отказано в крещении, и их мертвые тела просто выбрасывают из городов, как трупы животных. Мужчины и женщины вынуждены сожительствовать без благословения Божьего, данного священником. Смерть встречают без покаяния и причастия. Разве это не преступление против Бога и разве Бог не отплатит за это?»

Еще одной обидой, даже более горькой для православных с пограничных территорий, стало поведение еврейских и немецких «интендантов», которые обычно выступали в роли посредников между польскими хозяевами поместий и многострадальным населением их земель. Эти «безбожники» часто получали «право контролировать охоту и рыбную ловлю, дороги и винные магазины». Даже доступ в православную церковь можно было получить только через них и только после уплаты