Книга Сон №9 - Дэвид Митчелл

Восемнадцать ушей вслушиваются в мой дикий акцент.

– Тогда могу ли я назначить встречу через вас?

Ошибка. Охранник распаляется еще больше, к тому же один из клонов своим хихиканьем подливает масла в огонь.

– Ты не расслышал. Я – охранник. Я не администратор. Мне платят за то, чтобы я держал пустозвонов, торговцев и прочий сброд подальше отсюда. То есть не пускал бы внутрь.

Экстренные меры по борьбе со стихией.

– Я не хотел обидеть вас, я просто…

Слишком поздно для борьбы со стихией.

– Слушай, малыш,– охранник, сняв очки, протирает стекла,– по акценту видно, что ты не отсюда, так слушай, я объясню тебе, как мы работаем здесь, в Токио. Ты уберешься, пока я окончательно не разозлился. Назначишь встречу со своей госпожой Като. Придешь в назначенный день, за пять минут до назначенного времени. Подойдешь ко мне и назовешь свое имя. Я получу подтверждение того, что тебя ожидают, у администратора «Осуги и Босуги». Тогда, и только тогда, я разрешу тебе войти в один из этих лифтов. Ты понял?

Я делаю глубокий вдох.

Охранник с шумом раскрывает газету.

Вместе с испариной после дождя на Токио снова проступает копоть. Набравший силу зной выпаривает лужи. Уличный музыкант поет так фальшиво, что прохожие просто обязаны отнять у него мелочь и разбить его гитару о его же голову. Я иду к станции метро Синдзюку. Толпы людей сбиваются с шага, оглушенные зноем. Отцовская дверь затерялась в неизвестном квадрате моего токийского путеводителя. Меня сводит с ума крошечный кусочек серы, который застрял у меня в ухе так глубоко, что я не могу его выковырять. Ненавижу этот город. Я прохожу мимо зала Для кэндо[20]– из-за оконной сетки вырывается зубодробительный лязг рассекающих кости бамбуковых мечей. На тротуаре стоит пара ботинок – как будто их обладатель неожиданно превратился в пар и его сдуло ветром. Меня терзают разочарование и усталое чувство вины. Я нарушил своего рода неписаный договор. С кем? Автобусы и грузовики закупоривают транспортные артерии, пешеходы просачиваются сквозь щели. Когда-то я увлекался динозаврами – согласно одной теории, они вымерли оттого, что захлебнулись в собственном навозе. Когда в Токио пытаешься добраться из пункта «А» в пункт «Б», эта теория уже не кажется нелепой. Ненавижу рекламные плакаты на стенах, капсулы, тоннели, водопроводную воду, подводные лодки, воздух, надписи «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» на каждом углу и «ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА» над каждой дверью. Хочу превратиться в ядерную боеголовку и стереть этот погрязший в навозе город с лица земли.

2Бюро находок

Непростое это дело – отпилить голову богу грома[21]ржавой ножовкой, если тебе одиннадцать лет. Ножовка постоянно застревает. Меняю положение и чуть не скатываюсь с его плеч. Если упасть с такой высоты на спину, сломаешь позвоночник. Снаружи в багряных сумерках распевает черный дрозд. Я обхватываю мускулистый торс бога ногами, так же, как когда дядя Асфальт катает меня на закорках, и медленно вожу лезвием по его горлу. Еще, еще, еще. Дерево прочно, как камень, но постепенно зазубрина превращается в длинную щель, а щель – в глубокую прорезь. Глаза заливает пот. Чем быстрее, тем лучше. Сделать это нужно, но попадаться вовсе не обязательно. За такое сажают в тюрьму, это точно. Лезвие соскальзывает – прямо по большому пальцу. Вытираю глаза футболкой и жду. Вот и боль, нарастает толчок за толчком. Лоскуток кожи розовеет, краснеет; выступает кровь. Слизываю ее – во рту остается привкус десятииеновой монеты. Справедливая цена. Как будто я расплачиваюсь с богом грома за то, что он сделал с Андзю. Продолжаю пилить. Мне не видно его лица, но, когда я перерезаю ему горло, нас обоих сотрясает дрожь.

* * *

Субботе, второму сентября, уже исполнился час от роду. С моей засады в кафе «Юпитер» прошла неделя. Движение по главной магистрали Кита-Сэндзю схлынуло. В расселине между жилыми домами напротив висит токийская луна. Цинковая, индустриально-футуристическая, со следами колес. В моей капсуле душно, как внутри боксерской перчатки. Вентилятор размешивает зной. Я не собираюсь общаться с ней. Ни за что. Что она о себе возомнила, после стольких лет? Через дорогу – пункт фотопроявки с двумя циферблатами «Фудзифильм»: левый показывает реальное время, а правый – время, когда будут готовы фотографии,– на сорок пять минут вперед. Моя куцая занавесочка в пол-окна – просто отстой. Гнутся радиомачты, гудят провода. Интересно, бессонница у меня из-за этого здания? Синдром высотной качки, как говорит дядя Банк. Подо мной «Падающая звезда» спряталась за ставнями и ждет, когда кончится ночь. За прошлую неделю я выучил ее распорядок: без десяти двенадцать Бунтаро затаскивает внутрь складной рекламный щит и выносит мусор; без пяти двенадцать выключается телевизор, и он моет свою чашку с тарелкой; тут же может примчаться клиент – вернуть кассету; ровно в полночь Бунтаро открывает кассу и подсчитывает выручку. Через три минуты ставни опускаются, он пинками выводит свой мотороллер из спячки, и только его и видели. Таракан пытается выбраться из клеевой ловушки. От новой работы у меня болят мышцы. Кошачью миску, наверное, надо выбросить. Я уже все знаю, и нечего ее держать. И лишнее молоко, и две банки высококачественного кошачьего корма. Если добавить его в суп или еще куда-нибудь, будет съедобно? Интересно, Кошка умерла сразу или долго лежала на обочине, думая о смерти? Может, какой-нибудь прохожий огрел ее лопатой по голове, чтобы не мучилась? Кошки кажутся слишком внепространственными созданиями, чтобы попадать под машины, но это случается сплошь и рядом. Сплошь и рядом. Думать, что я смогу держать ее у себя, было бредом с самого начала. Моя бабушка терпеть не может кошек.

Жители Якусимы держат цепных собак для охраны. Кошки же гуляют сами по себе. Я ничего не знаю о кошачьих туалетах, не знаю, когда нужно пускать кошек в дом, когда выпускать на улицу, какие им нужны прививки. И вот что с ней случилось, стоило ей раз переночевать у меня: проклятие Миякэ вступило в силу. Андзю лазила по деревьям, как кошка. Как молодая пума.

* * *

– Ты лезешь очень, очень медленно!

Я кричу в ответ сквозь ранний туман и шелестящую над головой листву:

– Я зацепился!

– Ты просто боишься!

– Вовсе нет!

Когда Андзю знает, что права, она смеется заливистым, как звуки цитры, смехом. Лесное дно далеко внизу. Я боюсь треска прогнивших насквозь веток. Андзю ничего не боится, потому что я беру ее долю страха на себя. Она бегло читает дорогу вверх к макушкам деревьев. Пальцами рук цепляется за шершавую кору, пальцами ног – за гладкую. На прошлой неделе нам исполнилось только одиннадцать лет, но Андзю уже может лазить по канату в спортзале быстрее любого мальчишки из нашего класса, а еще – если захочет – умножать дроби, читать тексты из программы второго класса и слово в слово пересказывать почти все приключения Зэкса Омеги. Пшеничка говорит, это потому, что, когда мы были в материнской утробе, она заграбастала себе большую часть мозговых клеток. Наконец мне удается отцепить футболку, и я лезу за своей сестрой – со скоростью трехпалого ленивца, страдающего от головокружения. Проходит несколько минут, прежде чем я настигаю ее на самой верхней ветке. Меднокожую, гибкую, как ивовый прут, покрытую клочьями мха, исцарапанную, в грубых саржевых брюках, с растрепанным конским хвостом на затылке. О кроны деревьев разбиваются волны весеннего морского ветра.