Книга Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес

Когда я уже готов ступить на крыльцо, Эллен поднимает раму и спрашивает, не желаю ли я посмотреть на останки шезлонга.

— Мертвечиной не интересуюсь, — отвечаю я, входя в дом.

— Теперь понятно, почему ты даже сам себе неинтересен. — Эллен думает, что я ее услышал, но она ошибается.

По ТВ началась рекламная пауза, но Эми с мамой хлебом не корми — дай посмотреть рекламу. Возвращаюсь в кухню, сам не знаю зачем; остается только быстро взбежать наверх и юркнуть к себе в комнату, не столкнувшись ни с кем из домашних. Но под лестницей, в чулане для верхней одежды, замечаю спящего Арни с шоколадной обводкой губ. Не хочется его будить; приноравливаюсь так и этак, чтобы поднять. Наш бутуз потихоньку толстеет и своей массой грозит содрать мне обгоревшую кожу рук.

Теперь наверх.

Ногой распахиваю дверь к нему в спальню. У него двухъярусная койка, причем спит он на верхнем ярусе: считает, что где-то там находится рай. Было время — мы с ним жили в одной комнате. Но я при первой же возможности, когда нас покинул один из Грейпов, организовал для себя отдельный угол. Комната Арни завалена игрушками. До кровати надо пробираться по узкой, извилистой тропе. По утрам Эми аккуратно заправляет ему постель.

Опускаю его на нижнюю койку, с верхней откидываю одеяло, стягиваю с Арни тапки, стягиваю носки, беру его на руки — и слышу хихиканье. Притворяюсь глухим — так ему интересней. Но он говорит:

— А я не спал. Я тебя обхитрил! — (Поправляю одеяло.) — Обхитрил! — не унимается Арни.

Без единого слова выключаю свет. Спускаюсь, чтобы только пожелать нашим спокойной ночи. Эллен сидит в кухне и пластмассовой ложечкой размешивает йогурт. Даже сама брезгует есть из посуды, которую изредка якобы моет.

Перехожу в гостиную: Эми щелкает пультом, переключаясь с пятого канала на восьмой. Мама бормочет:

— …дожить до восемнадцатилетия моего мальчика. Неужели я…

— Что ты, что ты, мама, — встревает Эми.

— Позволь мне закончить.

— Извини.

Мама умолкает, изо рта вываливается здоровенный язык, будто кит, который выныривает из воды глотнуть воздуха, — по каналу «Нэшнл джиогрэфик» показывали.

— Ну вот, забыла, что хотела сказать. — Она замечает меня, глаза на миг вылезают из орбит, голова откидывается назад, потом лицо смягчается. — Господи Исусе!

— Что такое?

— Гилберт, боже мой! На какой-то миг…

— Да что стряслось? — удивляется Эми, выключая звук.

— На какой-то миг мне показалось, что вошел Альберт. Я чуть не окликнула: «Альберт!» Еле удержалась.

— Ничего страшного, мама, — говорит Эми. — Гилберт и в самом деле немного похож на папу.

— Немного? Да он — отцовская копия.

Напрасно я спустился пожелать всем спокойной ночи. Что меня дернуло?

Мама, вытянув губы, сует в рот очередную сигарету. Ее толстые пальцы жаждут чиркнуть спичкой. Спичка никак не зажигается, мама берет вторую. Эми тянется своими толстеющими день ото дня руками, чтобы помочь, но мама крепко стискивает кулак, выпаливает крякающий смешок и топает обеими ногами по полу. Стол дребезжит, со стены падает какая-то репродукция.

— Прекрати топать! — Я срываюсь на крик.

Мама замирает. Потом вытаскивает изо рта незажженную сигарету и достает из пачки новую, уничтожив меня взглядом:

— Это мой дом, Гилберт.

Я киваю.

— По крайней мере, таково мое мнение. Эми? Это мой дом?

— Конечно, мама.

— Эллен? Поди-ка сюда, солнышко.

На пороге возникает Эллен со своим йогуртом:

— Да?

— Это ведь мамин дом, разве нет?

— Это наш дом.

— Но я же мать, верно? — (Обе кивают.) — Эми… Эллен… девочки… ответьте: я имею право топать ногами в своем собственном доме? — Сигарета у мамы во рту дергается вверх-вниз. — Подтвердите, что в своем доме я имею право делать все, что заблагорассудится. И по какой причине? Почему вы считаете, что я имею право делать все…

— Потому, что это твой дом, — в один голос перебивают они.

Мама переводит взгляд на меня.

Бубня: «Пардон, пардон», отступаю к лестнице.

— Вот и отец так же говорил. «Пардон». Я поначалу думала, у него среднее имя такое. И куда этот «пардон» его завел?!

Мне хочется взвыть: топай, мама, хоть всю ночь. Провались ты в подпол. Но вместо этого я спокойно говорю «доброй ночи» и через две ступеньки устремляюсь наверх.

Телевизор опять зашумел: передают какое-то ток-шоу, в студии аплодисменты. В зеркале над раковиной изучаю свою физиономию. Обгорелую кожу, почти багровую красноту. Выдавливаю на ладонь колбаску крема и наношу на лицо, чтобы унять жжение. Щеки, нос, подбородок — все скользкое. Аплодисменты в студии нарастают; я раскланиваюсь.

10

Арни в койке, Эллен у себя в комнате крутит пластинки, внизу Эми выкладывает на блюдо богатый ассортимент канапе и птифуров, чтобы маме было чем подкрепиться в ночные часы. Я, опустив стульчак, сижу на толчке в верхнем туалете и разговариваю по телефону.

— Ну что, Такер, что?

— Гилберт, дело — швах.

— Что ты имеешь в виду?

— Пол.

Я теряюсь.

— Все меняется, — продолжает Такер. — По сравнению с прошлым разом, когда я к вам заходил, твоя мать раздалась чуть ли не вдвое.

— Я в курсе.

— Она же габаритами с аэростат, клянусь.

— Я в курсе, Такер. Тебе не приходит в голову, что мне это известно?

Тут вдруг под дверью начинается форменная истерика:

— Гилберт? Гилберт!

Второе пришествие Эллен.

— Открой, пожалуйста! Скорее!

— Ступай вниз.

— В нижнем туалете нет того, что мне нужно!

Даже Такер забеспокоился от ее воплей:

— Кто там орет?

— Да эта засранка, сестра моя.

— А кстати. Ты вообще собираешься организовать мне свидание? Не стоит с этим тянуть.

Такер положил глаз на Эллен, когда ей исполнилось девять лет. Все эти годы, когда мне от него требовалось какое-нибудь одолжение, я сулил, что в скором времени он сможет с ней встретиться.

— Гилберт, пожалуйста, открой. Ты не понимаешь. Это вопрос гигиены! — С лестничной площадки Эллен орет вниз: — Эми! Эми! — Молотит в дверь кулаками, бьет ногами. Как же от нее много шуму.

А я такой:

— И эту мымру ты хочешь позвать на свидание? Эту горлопанку? Да от нее шум один и больше ничего.