Книга Путеводная звезда. Том 2 - Сергей Извольский

— У аппарата, — параллельно одолевающим мыслям и концентрации постановки ментального щита-обманки ответил я на вызов Николаева.

— Артур, — послышался в ухе голос полковника. — Ты жив.

— Очень нужен честный ответ, — не размениваясь на приветствия быстро заговорил я. Вы меня слили?

— Нет.

— Выглядит иначе.

— Что случилось?

— Нас просто смяли, в кровавые сопли.

— Портал?

По изменившейся манере говорить Николаева чувствовалось — он понял и почувствовал цейтнот в котором я нахожусь. И использовал быстрые короткие фразы, не размениваясь на паузы в разговоре.

— Портал закрыт. Пока.

— Отлично, — я даже почувствовал, как выдохнул Николаев. — В других местах все прошло не так гладко.

«В других местах?»

— Если что, у меня сейчас серьезные проблемы и мне в ближайшую минуту предъявят обвинение в применении темных искусств, — быстро проговорил я, и в несколько движений глаз передал картинку с визора полковнику.

— Андре с тобой? — быстро спросил Николаев.

— Он умер.

— … - краткий миг, проглоченное ругательство.

— Мустафа тоже, — добавил я, предваряя вопрос.

В этот раз Николаев после моих слов все же не удержался и выругался.

«Осталась одна Таня» — если бы не жесткий дефицит времени, я бы не удержался от этой, известной почти каждому жителя моего Петербурга фразы.

— Тяни время и не лезь на рожон. Попробуй не начать войну хотя бы минуту, — сразу после фразы, в которой я четко услышал только «Ш-шайзе», произнес Николаев и отключился.

Несколько опричников, сопровождаемые эскортом инквизиторов, между тем уже прошли половину разделяющего нас расстояния. Во всех их движениях сквозила непоколебимая и неторопливая уверенность силы. Даже нет, не силы, а абсолютного превосходства.

Всего минута, сказал мне Николаев. Слабо в это верится, если честно. Но… надо же во что-то верить. Значит, попробуем не начинать войну.

— Могу открыть небо, — раздался вдруг у меня в ухе голос Накамуры.

— Мы можем снять купол, — почти в унисон повторил следом Измайлов, передавая мне слова японца.

Зачем капитан дублировал, я понял — визор, который мне передал Садыков, загрузил тактическую сеть в режиме рядового бойца; глушащий связь «Рупор» все же серьезная проблема, и таксеть работала в условном «безопасном» режиме, без всего доступного функционала.

О чем ведет речь Накамура, я тоже понял — он уже может вырубить станцию подавления связи. Не уничтожить, а именно выключить. И я даже едва не скомандовал это сделать, но меня остановило сказанное только что Николаевым: «…попробуй не начать войну».

— Пишите, ждем. Если начнется жара, — быстро и коротко проговорил я, уже наблюдая совсем рядом высокие ботинки подходящих опричников, — вырубайте и отправляйте запись произошедшего…

Кому-кому-кому?

— …князю Кузнецову, графу Безбородко и полковнику Николаеву. Потом…

Потом. Цена вопроса «что потом?» — шестьдесят семь жизней. Платить ее я пока не готов.

… - потом сложите оружие и сдавайтесь. Я буду уходить, один.

Молчание.

— Капитан… — говорящая пауза, — подтвердите.

— Принял, — коротко проговорил Измайлов.

Когда он это произнес, опричники уже подошли практически вплотную и остановились. Двое бойцов в тяжелой броне с глазом инквизиции на груди, вышли вперед. Один из них недвусмысленным жестом показал мне подняться, а второй дал понять Измайлову что тому лучше опустить оружие и поднять забрало.

— Капитан, не провоцируйте, — вслух, так что мои слова наверняка услышали (прочитав по губам), произнес я, с видимым усилием поднимаясь.

Измайлов закинул за спину винтовку, резким движением выбил стопор в горжете и поднял забрало. Тоже симулирует, как и я: функции управления бронекостюмом через тактическую сеть работающий комплекс «Рупор» должен блокировать также, как и связь. То есть в идеале, когда зона накрыта пеленой помех, бронекостюм превращается в очень тяжелый бронежилет.

Пока Измайлов открывал лицо, я уже принял ровное положение. Поднялся, правда, на дрожащих ногах и отняв руки от лица, и с видимым трудом надел маску бесстрастного выражения. И с видимым, и с невидимым трудом — все же имитировать старательное избавление от имитированных страхов и страданий задача нетривиальная. Но я вообще парень талантливый, так что вроде справился, не вызвав лишний подозрений.

— Доброе утро, господа, — голос у меня искусственно подрагивал от напряжения. Внешне я сейчас пытался не показать якобы испытываемые «страх и боль», с явным трудом сохраняя хорошую мину при плохой игре.

— Вы как раз вовремя подошли… — я даже паузу сдавленную сделал, словно пропустившее удар сердце толкнулось в горло от избытка адреналина и волнения. — Уж-жас как желаю услышать ваши объяснения насчет незаконного вторжения на территорию имперского княжеского рода Юсуповых-Штейнберг, чье право собственности гарантируется Стихийным пактом.

Николаев попросил тянуть время, и я его тянул — используя максимально возможное количество слов в фразах. При этом в чужих глазах это выглядело так, словно длинный речетатив я растягиваю для собственного самоуспокоения, пытаясь взять себя в руки.

Какой актер пропал. Думаю, мне бы сейчас даже Станиславский поверил.

Между тем после моих словах один из опричников явно произнес что-то вроде: «Да что этот оборванец себе позволяет?» Голоса его я конечно не слышал, лицо опричника закрыто глухим забралом бронекостюма, но понял смысл сказанного по едва заметному движению тела, мимике тела.

И только бросив мельком взгляд на закованную в бронекостюм фигуру опричника, обратил внимание на эмблему отряда конгрегации духовных дел, начерченную белым на черных платинах брони. Очень говорящая эмблема: один из православных крестов, он же гамматический крест, он же Коловрат. Или, по-простому, левосторонняя свастика.

Скрывать эмоции не стал, позволил себе вздрогнуть и выразить взглядом расширившихся глаз удивление. Принятое, наверняка, за мое осознание того, с кем столкнулся. Ведь мы все, по мнению вторгшихся на территорию усадьбы, сейчас «информационно слепы», а идентификация возможна только визуальная. И мое напряжение, возникшее сейчас якобы при понимании того, кто именно передо мной, вполне понятно и неудивительно. Потому что забирающих все больше власти опричников в среде одаренных, единодушно не очень, мягко говоря, любили. И опасались, стараясь держаться максимально дальше. Так что моя реакция на свастику пришлась весьма кстати, дополняя созданный образ.

Моя индивидуальная реакция — для остальных в этом мире древний символ ничего удивительного и предосудительного не нес. Даже сейчас в моем мире левостороннюю свастику можно увидеть в оформлении православных церквей во множестве российских городов; здесь же, не дискредитированный нацистами, этот крест был весьма распространен. Даже более того, левосторонняя свастика пользовалась особой любовью в Императорской семье. К примеру, монограммы со свастикой были любимы убитой вместе с Николаем прежней императрицей Александрой Федоровной, а некоторые машины из гаража Императорской семьи, как и в начале двадцатого века, украшала капотная эмблема в виде левосторонней свастики. Так что негативные ассоциации здесь, в этом мире, подобный символ в общественном пространстве вызывал только у меня. Ну, может у Андре еще, только вот его больше рядом нет.