Книга Истинная для Ворона - Мирослава Адьяр

— Отдохни. Успеешь еще находиться.

Ши глубоко вдыхает раскаленный воздух и стискивает зубы до хруста, чтобы ничем не выдать свое состояние.

Борется с накатившей тошнотой, а меня продирает до самых костей от холодной, нечеловеческой отчужденности, что плещется в грозовом взгляде. Передо мной сидит не хрупкая девчонка, а воин, привыкший штопать себя в самых отчаянных условиях.

— Зачем вы меня спасли? — голос у слепой малышки звонкий, словно колокольчик. Темно-медовые кудряшки коротко обрезаны, как у мальчишки, острый подбородок мелко подрагивает — она изо всех сил сдерживает слезы.

На щеках и лбу кожа кажется грубой и больше напоминает кору дерева. Такие же отметины видны на тонкой шее, плечах и ключицах, угловатых коленках. Следы мутации, как и у ребенка, что напал в лесу, только не такие пугающие.

— Мы искали топливо и оказались здесь случайно. Решили не проходить мимо.

Голова девочки чуть наклоняется в сторону, точно малышка прислушивается, а я думаю, что очень уж хорошо она говорит на всеобщем. Научил кто? Еще не все местные жители кукушкой тронулись?

— Все топливо давно стащили в храм богини.

Ворон внутри пронзительно каркает, подтверждая, что малышка не лжет.

— Знаешь, где он?

— Конечно, — она кивает, поворачивает голову и прислушивается снова, — прямо за водопадом. Только пройти туда нельзя. Богиня прогневалась на нас. Ее прислужник не пускает людей к схрону уже несколько недель! Убил троих. А потом старейшина сказал, что отдавать богине неправильных людей надо. Наши тела должны вернуться планете, чтобы богиня нас простила.

Прислужник? Та тварь, что должна была утащить ее в озеро?

— «Неправильных»?

— Увечных, — говорит она, а я замечаю, как напрягается Ши, — меня богиня не наградила зрением, а брата лишила речи. Он…

Девочка закусывает нижнюю губу и мелко дрожит, а я только рад, что она не видит тело мальчишки, раздавленное озерным чудовищем.

— У меня ничего от него не осталось, — шепчет она, — я родилась слепой и не видела его. И слов утешения он мне не оставил…

Я вижу, что малышка на грани истерики, но не могу дать успокоительное. Близится закат, а ночью особенно важно сохранять трезвость мышления. Если днем деревья были связаны жарой, то с приходом прохлады и сумерек планета превращается в большую ловушку для зазевавшихся непрошенных гостей.

— Животные, — шипит Ши и нервно тянется к черной массе регенгеля, но вовремя отдергивает руку. — Нет. Хуже животных! Те хотя бы убивают стариков и больных быстро, а не скармливают их тварям из бездны.

— Отчаяние толкает на отчаянные поступки.

Она презрительно хмыкает и вскидывает подбородок.

— Оправдываешь их?

— Констатирую факт. Нет ничего страшнее человека, загнанного в угол.

— Нужно проверить этот… схрон, — говорит Ши и ведет плечами, пытаясь размять спину, — если топливные капсулы там, то сможем улететь уже к утру.

Я слышу надежду в ее голосе, даже облегчение.

Убираю оружие и осматриваюсь по сторонам. Багровое солнце медленно клонится к закату, облизывает кровавым языком макушки деревьев, а вода в озере наливается еще большей чернотой, поблескивает, как глаз огромной рыбы.

Проклятое место. Неживое. Чужеродное.

— Мы в тяжелом положении, Ши, — говорю твердо, — ты ранена, а девочка не может себя защитить. Мы все вернемся к кораблю, и я оставлю вас под присмотром Бардо. Приду сюда один, все проверю сам.

Ши хмурится, между бровей пролегает морщинка, а губы вытягиваются в тонюсенькую нитку.

— Нет, так не пойдет. Идти в одиночку — рискованно.

— Мне плевать, пойдет тебе или нет, — к горлу подкатывает кислое раздражение. Я не собираюсь с ней спорить, не хочу пререкаться. Мне нужно простое согласие, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Потому что я вижу в Ши безрассудство. То самое воинственное безрассудство, присущее многим, выросшим в мире, где угроза жизни не исчезает ни на секунду. Такое же, как в Анне. Оно кипит под кожей, перекатывается во взгляде огненными волнами. — Мне балласт не нужен.

Ши вздрагивает и невольно морщится, точно лимон откусила. Кажется, что она вот-вот закатит глаза.

— «Балласт»? — она не повышает голос, потому что девочка рядом чутко реагирует на тон, и Ши чувствует это безупречно, как если бы всю жизнь имела дело с детьми.

Ворон недовольно каркает и ворочается под ребрами, ворчит неодобрительно, совсем как человек. Я в красках могу представить, как он качает головой, а в желтых глазах — бездна упрека.

Зачем я так? Мог бы просто сказать, что волнуюсь, что не хочу рисковать их жизнями. Да что угодно мог сказать!

Запускаю пальцы в волосы, сцепляю руки на затылке.

Никаких рисков, хватит с меня волнений. Я верну их на корабль. Лучше уж пусть ненавидят, чем будут пытаться помочь и влипнут в новые неприятности.

— А разве нет? — криво усмехаюсь и замечаю, как Ши удивленно изгибает медную бровь и открывает рот, чтобы что-то сказать, но тотчас закрывает его, глотая возмущение.

Я ненавижу себя за каждое произнесенное слово, за каждый жест, но даже с дулом у виска не смогу признаться, что внутри копошится желание уберечь любой ценой.

Это бы выглядело как капитуляция, как окончательное принятие выбора ворона, а я все еще хочу сохранить хотя бы крошки контроля.

Девушка опускает голову, но я все равно вижу, как кривятся ее губы.

— Как скажешь, стрелок. Пусть будет по-твоему.

12. Шиповник

Я выжидаю двадцать минут после того, как Герант уходит, оставив нас на попечение Бардо.

Буря пришел в себя и недобро косится на девочку. Ее странная внешность его нервирует, и я знаю, что за этим последует, но надеюсь, что Буре хватит выдержки и здравомыслия не начинать скандал.

Не хватает.

— И что это? — он угрожающе нависает над малышкой и рассматривает ее со смесью презрения и брезгливости. Даже руки в карманы спрятал, чтобы ненароком не коснуться.

От такого отношения меня передергивает, будто я ухватилась за оголенный провод.

Во имя Саджи, как у Севера мог появиться такой сын?! Разве мало он вложил в его воспитание? Мало учил? Откуда у такого человека — благородного, сильного, сострадательного и готового прийти на помощь, — мог вырасти такой ублюдок?!

Впрочем, почему я удивлена? Буря — продукт своего мира. Он всегда предпочитал проводить время за стенами поместья, среди дозорных и наемников. Даже если Север и вкладывал в него уважение к чужой жизни, воспитывал и наставлял, то все это тонуло в бесконечной жестокости трущоб, ненасытной жажды зрелищ центральных кварталов, где частенько вешали и мучали двоедушников и полукровок, и смертельной опасности внешнего мира за стеной города.