Книга Тени тевтонов - Алексей Иванов

Женя еле покачала блок из сцементированных кирпичей.

– Я бы не сказала, что немного, – с сомнением заметила она.

– Его уже не мы уронили. При нас он ещё в потолке то-торчал.

Клиховский увидел, как переменилось и потемнело лицо Луданной. По-русски Винцент понимал очень плохо и потому потребовал:

– Переведите мне!

Женя перевела рассказ сержанта Нечаева и добавила:

– Судя по всему, гости с гидроплана знали о люке. Откопали его и ушли по катакомбам. А заряд с замедлителем уронил эту глыбу и перекрыл путь.

– То есть мы их потеряли? – уточнил Клиховский.

Володя понял, что красивая контрразведчица разочарована и ожесточена. А её напарник, поляк с мрачными глазами и в испачканном пальто, вообще казался приговорённым к расстрелу. Володя чувствовал, что понравился контрразведчице, и ему захотелось помочь, чтобы она улыбнулась. Война ведь закончилась. Мы победили. Всем должно быть хорошо.

– Вы разыскиваете ди-диверсантов, товарищ капитан? – спросил Володя.

– Их двое. Они хорошо здесь ориентируются. А мы – плохо.

Поколебавшись, Володя Нечаев произнёс по-немецки:

– Я знаю то-того, кто ходил по этому подземелью отсюда и до П-пиллау.

* * *

Это был старик ополченец. Володю поразило его лицо: обветренное до красноты, хищное, в грязной щетине. Чёрный морской бушлат с выцветшими нашивками он подпоясал ремнём, на рукаве багровела повязка фольксштурма, из-под кепи торчали седые космы. Старик стоял над люком в полный рост и беспощадно бил по русским из допотопной винтовки «маузер».

– Гэе вэг, их дэке дих аб! – хрипло кричал он, будто задыхался.

Солдаты прыгали в люк, разверстый у ног фольксштурмовца. Казалось, что старику, прикрывающему отступление, не выжить, но каким-то чудом его не задело ни пулей, ни осколком. Нелепо корячась, он тоже полез в люк и канул в темноту колодца. Он стал последним, кто ушёл из подвала замка живым.

Володя, конечно, забыл о седом фашисте, но сейчас, вернувшись на место боя, сообразил, что именно этого ополченца он потом встретил в Пиллау.

Гитлер учредил фольксштурм осенью сорок четвёртого, когда советские войска взломали границу рейха – ударили по Восточной Пруссии. Вермахт не мог удержать Красную армию, и Гитлер призвал на помощь нацию. Одетые в гражданское, вооружённые как попало, ополченцы дрались не хуже солдат. А Красной армии фольксштурм показался оскорблением: это же наша война – отечественная, а не у немцев! Мы освободители, а не захватчики, почему же против нас народ? Политруки объясняли: фашисты оболванили простую трудовую Германию и силком гонят рабочих и крестьян на фронт. Но это было не совсем верно. Многие немцы записывались в ополчение добровольно. Они защищали свою родину. Свою чёртову злобную, преступную родину.

Во второй половине апреля от всей Восточной Пруссии у немцев остались лишь огрызок полуострова с городом Пиллау да длинная коса Фрише Нерунг. Красная армия узким фронтом ломила к проливу Зеетиф: крушила, дробила, перемалывала и топтала немцев. Их рубежи обороны трещали и рассыпались.

Русские шли в атаку волна за волной. Танки пёрли через каштановые леса, выворачивая деревья с корнем, неуклюже карабкались на завалы из брёвен, шпал и разной сельхозтехники. Самоходки ползли по дюнам, едва сцепленным кустами облепихи, и толкали перед собой бочки с водой и песком, чтобы те давили мины. Фронт заволакивало дымом от горящих бронемашин – русских и немецких. Под огнём орудий, пулемётов и завывающих «небельверферов» русская пехота наступала почти под землёй: ныряла из лощины в лощину, из воронки в воронку. Всё перемешалось, и солдаты вермахта вдруг вылезали из засыпанных блиндажей и бункеров за спинами у своих врагов и били им в тыл. Мёртвые «тигры» и «пантеры», лежащие на вспоротых животах, очнувшись от смерти, вдруг с лязгом поворачивали обугленные башни и начинали стрелять. На побережье всё никак не умолкали вкопанные по брови бетонные батареи – изрыгали из песков один залп за другим. Над немецкими траншеями, поливая очередями, низко проносились русские штурмовики; пикирующие бомбардировщики швыряли бомбы на каменные черепа неприступных дотов. Немцев выколупывали из каждой рытвины, из-под каждой скорлупки. Немцы почти не отступали со своих рубежей: гибли, сгорали или истекали кровью.

Борьба не заканчивалась даже в темноте. Над позициями немцев русские «ночные ведьмы» рассеивали десятки тысяч голубых и малиновых листовок, в которых генерал Ляш, капитулировавший в Кёнигсберге, призывал солдат вермахта сложить оружие. Листовка служила пропуском в плен. Из русских громкоговорителей звучали вальсы Штрауса, народные песни и обращения «Свободной Германии» – организации немецких антифашистов в СССР.

Двадцать четвертого апреля Красная армия вышла на окраины Пиллау. Истерзанный город сопротивлялся, как раненый зверь. Улицы были перегорожены баррикадами, а за ними стояли танки и самоходки. Из проулков и подворотен торчали стволы орудий. На пустырях, во дворах и на детских площадках выросли бункеры и доты. В окнах домов сидели пулемётчики, в подвалах – фольскштурмовцы с фаустпатронами, на чердаках – снайперы. От причалов, черпая бортами, под бомбёжкой ещё уходили переполненные суда с ранеными и беженцами.

Советские офицеры рассматривали карты Пиллау – туристические путеводители общества «Сила через радость». Стрелы указывали направления атак, кругами были обведены разведданные очаги обороны, и для них, как в Кёнигсберге, командиры формировали особые штурмовые группы. Русские вломились в город по главной дороге – по имперскому шоссе № 131.

Здания, превращённые немцами в крепости, русские дырявили из орудий прямой наводкой бронебойными снарядами. На городском стадионе советские танки гусеницами смяли зенитные батареи вместе с расчётами. Несколько раз бойцы атаковали форт Штиле, в укреплениях которого зиял кратер январского взрыва; форт отбивался, и «катюши» прожарили его до самых глубоких казематов. Немецкая морская пехота оборонялась в казармах военного городка Химмельсрайх; городок окружили и раскололи на куски. Среди жилой застройки Пиллау нелюдимо темнела глыба Штокхауза – могучего бункера, врытого в землю на три этажа; пройдя сквозь бешеный заградительный обстрел, бойцы выжгли утробу Штокхауза через амбразуры из огнемётов. Приземистые фигурные бастионы форта «Восточный» затряслись от кумулятивных фугасов; форт безвольно вывалил из бойниц языки белых флагов. В парке Плантаже на скрещениях променадов под соснами в грунт были вкопаны «панцеры» – словно разлапистые железные пни: снаряды корчевали их и переворачивали набок. Моряки Кригсмарине врукопашную дрались до последнего за селение Камстигаль: здесь жили их жёны и дети. Обгорелые «ИСы» выкатились на больверки гаваней и садили из пушек по судам, уходящим в дыму за дамбу аванпорта. На верфях Шихау огромными дохлыми рыбинами лежали брошенные подводные лодки.

Батальон Володи Нечаева пробился к набережной Грабена. Пылающий «тигр» закупорил мост через канал, за ним в дыму скалились пулемёты. Канал был завален утонувшими судами – буксирами, баржами, лихтерами, катерами. Бойцы прыгали с набережной на палубы, перебрасывали дощатые сходни с борта на борт, лезли по надстройкам, по крышам рубок, хлестали по другому берегу из автоматов. Они первыми ворвались в разрушенные кварталы Хакена.