Книга Инквизитор - Яна Тулиша

Прошел июнь, судя по моим подсчетам. В лесу тяжело вести календарь, и я часто сбивался со счета. По ночам с ветвей деревьев доносились крики филина и тихое похрустывание разгрызающей орехи белки. Я все больше познавал мир, с каждым днем заходил все дальше, и меня все меньше тянуло назад.

А потом Блэр стала пропадать. Когда я спросил об этом у Малкома, он ответил, что у нее есть свои обязанности. Я думал, что это связано с убийством инквизиторов. И это казалось таким противоестественным, что молодая девушка, чьи руки всегда были чисты, пойдет на убийство, преследуя какие-то свои цели… И я не был до конца уверен, что эти цели были хорошими.

Они были семьей, заботились друг о друге. Глядя на них, я думал о своей семье. Единственное время, когда мы были все вместе, – это до смерти мамы. Я помню, что у меня было четыре сестры. Три старшие и одна маленькая, любимица семьи, наравне со мной. Возможно, они сейчас уже мертвы, но тогда меня это почти не заботило, они остались в прошлом. Иногда мне представлялось, что они тоже стали ведьмами, заключив сделку. Я не хотел в это верить, но что могло их остановить? Наша семья всегда голодала, а когда лишилась меня, то и работать стало некому, кроме отца. Просто в один момент я перестал приходить домой из церкви и забыл о них.

– Тогда это было легко. Сейчас…

– Думаете, вы могли бы так же оставить Блэр и Малкома с Ирис?

– Нет. А если бы и оставил, никогда бы себе не простил.

Ирис. Девочка-загадка. Иногда, глядя в ее темные глаза, я думал, что она ведьма. У нее был заливистый смех и совсем детские румяные щеки. Она мало ела и всегда говорила невпопад. Я не любил детей, но что-то заставило меня полюбить ее.

В тот вечер мы сидели в ее комнате. Из угла мягко просачивался свет от зажженного огонька, я сидел в изножье ее кровати, а она лежала на спине и смотрела в потолок.

Не потерплю я, жизнь доколе длится,

Чтобы другой любил тот лик прелестный.

На утре дня один из нас лишится

Души своей и дамы в битве честной.

И кроме ручейка, что здесь струится,

О том узнает только лес окрестный,

Что ты отверг ее в таком-то месте,

В такой-то срок, – не долог он, по чести…

Я читал книгу, которую Блэр принесла неделю назад. Она часто приносила книги. Хоть я и знал, что они стоят слишком дорого для таких простых людей, как мы, питающихся дарами природы, я молчал. Было бы глупо намекать на кражу. Черт! А ведь я уже стал причислять себя к ним. И когда они стали нами?

Глаза свои скорей лишу я света,Сам собственное тело искромсаю, –Без сердца и души мне легче влечься,Чем от любви к Анджелике отречься[1], –

прочитала наизусть Ирис, качая указательным пальчиком в темноте. – Красиво, правда?

– Что? – не понял я. – То, как человек себя искромсает?

Я подумал, что на это было бы интересно посмотреть.

– Да нет! – воскликнула девочка, приподнимаясь и усаживаясь рядом со мной. – Любовь.

Я кожей почувствовал исходящий от нее жар. Ее опять лихорадило. Если Блэр не вернется вовремя, малышке не дожить до утра. Поднявшись с кровати, я выдвинул приготовленное заранее ведро с холодной водой и, смочив в ней тряпку, положил на лоб Ирис, заново укладывая ее в постель.

– Что такая маленькая девочка может знать о любви? – Я улыбнулся, хотя никогда прежде не улыбался детям.

Она нахмурилась, думая, что я хочу ее обидеть, но не нашла в моем взгляде никакого намека на это. Я говорил искренне, и меня самого это поражало.

– Я знаю достаточно, – насупившись, ответила она и хотела уже оттолкнуть мою руку с полотенцем, но внезапно ослабла и в изнеможении закрыла глаза. – Мой папа любил маму.

Закончив с полотенцем, я снова сел на край кровати, осторожно заглядывая в глаза девочки. Я заметил лихорадочный блеск, возможно, она бредила. Возможно, и нет. Но это был мой единственный шанс узнать нечто большее об этой семье.

– А твой папа, он кто?

Ирис перевела на меня взгляд и выразила в нем все то детское негодование от того, что я, взрослый, мог не знать таких элементарных вещей.

– Ты называешь его Малком. Он мой папа.

Что-то кольнуло у меня глубоко внутри. Значит, не показалось в первый раз. Она действительно была копией Надии.

– А твоя мама?.. – с замиранием сердца спросил я.

Ирис поникла, вся уверенность куда-то испарилась.

– Она умерла! – раздался резкий голос позади.

Я развернулся и тут же наткнулся на колючий взгляд Малкома. Он с ненавистью смотрел на мои пальцы, сжимающие ладошку его дочери. Мне пришлось выйти из комнаты, оставив Ирис одну со свечой в комнате. Жар не сходил.

Мы сели на кухне. Две сломанные табуретки напоминали о том, что давно уже пора их починить, но у хозяина дома слишком мало сил, чтобы срубить дерево. И дело совсем не в физической усталости. Моим же местом всегда был маленький уголок рядом с окном, мне нравилось думать, что в любой момент я могу улизнуть.

– Что с ней такое? – спросил я, делая неопределенный жест рукой.

Малком налил себе воды в кружку и сел напротив. Пальцы его слегка дрожали от напряжения, мне становилось страшно в его присутствии. Сразу хотелось воспользоваться окном.

– С какой стати я должен тебе что-либо рассказывать? – Он провел ладонью по лицу, словно надеясь стереть всю усталость, накопившуюся за эти годы.

– Возможно, я смогу помочь ей. В церкви нас учили…

– Никто не может ей помочь! – внезапно выкрикнул со злостью Малком. – Ни доктора, ни тем более священники. Ей туда дорога закрыта была с самого детства.

– Она ведьма, – догадался я.

– Была ведьмой, – поправил он. – Врожденной, как и ее мать.

– Но тогда что с ней не так?

– Выгорела, – обронил Малком, как будто это слово для него было уже привычным.

– Как это?

– Использовала слишком много сил, – пояснил он, размахивая рукой, словно пытаясь обогнать собственные мысли. – Когда пыталась отвести чуму вместе с Надией.

Я вздрогнул. Малком никогда при мне не упоминал ее имени, но не это насторожило и повергло в неимоверный ужас. Надия пыталась отвести чуму, пыталась спасти нас. Всех нас: людей, ведьм, священников. Ей было не важно, все были для нее едины. Я почувствовал, как руки опускаются и тело не слушается. Я убил ее, а ведь она могла предотвратить столько смертей, она могла победить чуму. Могла. Все эти украденные болезнью жизни на моей совести, их кровь на моих руках.