Книга Сделка с дьяволом - Жюльетта Бенцони

– Не беспокойтесь, мадам. На наш дом ему жаловаться не придется.

Молодая женщина уже сломала красную печать, развернула письмо и принялась разбирать подпись, так как почерк был ей незнаком. К своему величайшему удивлению, она увидела, что письмо было от Видока, бывшего начальника полиции при Наполеоне и Людовике XVIII, в настоящее время переквалифицировавшегося во владельца бумажной фабрики в Сен-Манде. Для нее же Видок был главным образом другом…

«Мадам Моризе, – писал он, – дала мне ваш адрес, и я спешу поделиться с вами сведениями, полученными от одного из бывших моих сотрудников, имя которого я позволю себе сохранить в тайне. Этот человек сообщил мне, что ваша подруга графиня Морозини сейчас находится в тюрьме, и я не колеблясь назову ее положение драматическим.

К несчастью, я ничего не могу для нее сделать, поскольку не обладаю более властью, но, думаю, вы могли бы ей помочь, учитывая ту помощь, которую банк Гранье оказал новому правительству. Не могли бы вы приехать сюда? Я понимаю, что зима – не лучшее время для путешествий, но мне также известно, что значит для вас слово „дружба“. Я верю в вас. Мадам Моризе присоединяется ко мне с пожеланиями всего самого наилучшего. Она сообщает, что ее дом всегда готов принять вас…»

Чтобы убедиться, что она не грезит, Гортензия еще раз внимательно перечитала письмо и почувствовала, что у нее сжалось сердце. Фелисия в тюрьме? Но за что же? Ей грозит опасность? Какая? Быть заживо погребенной в каземате какой-нибудь старой морской крепости, как ее брат? Или…

Спрятав письмо в карман, Гортензия побежала на поиски Франсуа. Она нашла его в саду, занятым корчеванием пней.

– Когда отходит из Родеза почтовая карета? – спросила она его.

– Сегодня в два часа. Завтра утром часам к семи они будут в Шод-Эге.

– Будьте готовы отвезти меня в Шод-Эг, Франсуа. Я уезжаю в Париж. Моя самая близкая подруга в опасности. Я должна ей помочь. Скажите Жану, когда увидите его. Он должен будет понять это.

– Он поймет лучше, если вы черкнете ему записочку. Мне кажется, вы на него сердитесь, и, если честно, думаю, вы не правы.

– Не права, что хочу прожить жизнь рядом с ним? Если бы он любил меня так же, как я его, этой проблемы вообще бы не возникло.

– Скорее, если бы он любил недостаточно. Жан знает, что в этом мире каждому уготовано свое место, которое он должен занять, чего бы ему это ни стоило. – Затем, понизив голос, он добавил: – Вы думаете, я не любил ту, что впоследствии стала вашей матушкой? Я любил ее больше всего на свете и никогда не переставал любить. Однако я ничего не сделал, чтобы помешать ей уехать. Вы отправляетесь туда, куда вас зовет долг. Он поступил так же. Только не уезжайте, не оставив ему хотя бы несколько строчек…

Спустя час багаж был собран, письмо написано. Гортензия отправлялась в Шод-Эг, где собиралась переночевать в доме своих друзей Бремонов.

Доктор и все его семейство очень ее любили и помогали ей, когда она, скрываясь от ярости маркиза, бежала из Лозарга. Они бы ни за что не простили ей, остановись она не у них, а на постоялом дворе. Молодая женщина провела, таким образом, приятный вечер, сидя у камина в окружении мадам Бремон и ее дочерей, пока сам доктор ходил по городу, навещая больных. Этот вечер был для нее кратким отдыхом, почти совсем таким же, как когда-то, год назад, передышкой в битве, давшей ей возможность немного отдохнуть и перевести дыхание. И когда наутро Гортензия уже катила в почтовой карете по трудным каменистым дорогам горной Оверни, ей показалось, что время повернуло вспять и все начиналось сызнова.

Это впечатление не оставляло ее и четыре дня спустя, когда тяжелая карета под звуки рожков форейторов въезжала во двор почтово-пассажирской конторы на улице Платриер. Все было, как в прошлый ее приезд, за двумя исключениями: в дороге ее не сопровождал полковник, предложивший свои услуги путешественнице, да и погода была отвратительная. В Париже моросил ледяной мелкий дождь, что, впрочем, никоим образом не отражалось на предрождественской суете, царившей в городе. Вокруг колыхалось море зонтов, ставших недавно королевской эмблемой.[2]Люди, согнувшись в попытке укрыть от дождя свертки с подарками, торопились по домам.

Гортензия с трудом отыскала экипаж, кучер которого согласился отвезти ее в Сен-Манде. Путь предстоял длинный, к тому же начинало темнеть. Из-за дождя экипажи были нарасхват. Но ей в конце концов улыбнулась удача в лице старого кучера кабриолета.

– Я собираюсь в Пикпюс, пора ставить упряжку в сарай, милая дамочка. А ваш Сен-Манде – это совсем в другую сторону, но если вы прибавите чуток на обратный путь… Экипаж-то у меня новехонький, только о лошадке этого уже не скажешь. Мне-то дождь нипочем, а вот ее надо пожалеть…

В итоге через три четверти часа кабриолет доставил путешественницу к калитке сада мадам Моризе; сквозь голые ветки деревьев светились окна первого этажа. Гортензия улыбнулась при виде этой картины. Маленький домик в Сен-Манде когда-то послужил для нее и маленького Этьена самым приветливым убежищем, и она искренне была рада вновь оказаться здесь.

На надтреснутый звук колокольчика на крыльце возникла служанка Онорина:

– Кто там?

– Мадам де Лозарг, моя добрая Онорина. Доложите, пожалуйста, вашей хозяйке, не…

Она не успела договорить, как на крыльцо выбежала маленькая кругленькая дама в черном шелковом платье и чепце из белых кружев.

– Ну я же говорила, что это она! – вскричала мадам Моризе, сунув Онорине огромный, размером с палатку, зонтик. – Я видела ее во сне…

Мгновение спустя путешественница очутилась в объятиях милой старой дамы, которая, отдавая Онорине массу самых противоречивых приказаний, помогла ей освободиться от манто, снять шляпу. Укутав Гортензию кашемировой шалью, хозяйка повела ее в свою крошечную гостиную, где усадила в удобное кресло поближе к огню, пылавшему в камине. Следом, как по мановению волшебной палочки, появился поднос с чашкой свежезаваренного чая и горкой тартинок с медом и вареньем.

Гортензия с удовольствием отдалась после трудностей и неудобств долгого пути ласковым материнским заботам своей старшей подруги. Да и вся обстановка этого дома, казалось, была создана для того, чтобы принимать и отогревать несчастные сердца. Она отдыхала. Ноги, онемевшие после бесконечных часов, проведенных в холоде и неуюте дорожной кареты, понемногу согревались, боль отступала. Рассказывая приятельнице об Этьене, к которому та была очень привязана, она как бы возвращалась в те весенние дни прошлого года, когда мадам Моризе впервые вошла в ее жизнь и жизнь сына на счастье обоим.

– Как я рада вновь увидеться с вами, – произнесла она наконец, когда поток слов мадам Моризе иссяк. – Я так часто вспоминала вас.

– А я? С тех пор как господин Видок зашел спросить ваш адрес, ваша комната ждет вас. Я была уверена, что вы приедете.