Книга Горгона - Валерий Бочков

Повелитель морей и океанов Посейдон приметил юную гречанку. Родной брат Зевса, он был так же неудержимо похотлив и любвеобилен, как и верховный олимпиец. Обратясь чёрным альбатросом, морской бог выследил девицу. В тот закатный час она в одиночестве прогуливалась по прибрежному песку, собирая ракушки и прочую ерунду, которую обычно выносит прибой на сушу. Зловещая птица, кружась, начала опускаться. Девушка испугалась и бросилась бежать. Но куда? — вокруг ни души, только дюны и море; лишь за оливковой рощей белел стройной колоннадой храм Афины. Именно там беглянка и спряталась.

Именно там Посейдон и изнасиловал Горгону.

Развратный акт, совершённый в храме, считался не только серьёзным грехом, но и прямым оскорблением божества, в чьём храме совершилось злодеяние. Афина, узнав о безобразии, разумеется, пришла в ярость. Оно и понятно: не какая-то второсортная провинциальная задрыга, вроде Ники или Тюхе, Афина сама входит в дюжину верховных богов Олимпа. К тому же она любимая дочь Зевса, (родившаяся из его головы — оставлю эту информацию на волю вашей фантазии) покровительница мудрости и военных искусств, разумеется, она не могла — да просто не имела права — закрыть глаза и спустить на тормозах такое дерзкое кощунство.

Вот как раз в этом месте нашей истории и происходит логический диссонанс: наказание получает не насильник, а жертва. Афина не просто лишает бедняжку красоты, она превращает её в чудовище. В монстра. Вместо волос — гадюки и аспиды, вместо гладкой кожи — чешуя. Перепончатые крылья нетопыря за спиной. Клыки и когти, короче, весь набор. К тому же теперь от одного взгляда Горгоны любой мужчина, юноша или невинный мальчик в два счёта обращается в камень. Явный перебор: для отпугивания кавалеров, думаю, вполне хватило бы гадюк и чешуи.

Наказание, иезуитское по своей экстравагантности, оно не только жестокое, но и по-женски просчитанное: ах, все так восторгаются твоими волосами — вот тебе новая причёска! Белая кожа нежнее финикийского шёлка — как теперь, чешуйки не жмут? Сладострастные ухажёры ловили твой взгляд — ну-ка, дорогуша, взгляни на них теперь!

И не надо забывать, комплект кар исходит не от какого-то зловредного божества со скверным характером и дурной репутацией, вроде Гекаты, отвечающей за колдовство и чёрную магию, или злобной повелительницы штормов Кето. Нет, всё это придумала мудрая и рациональная Афина. То есть она однозначно считала саму жертву изнасилования виноватой в этом изнасиловании. Любопытно, не правда ли?

Часть вторая

Тигровый глаз

11

Ненавижу все свои детские клички. Даже Кармен. Не говоря уже про Ворону. Впрочем, не в восторге я и от моего настоящего имени. Особенно в уменьшительно-ласкательной интерпретации.

Того красивого мальчика в ковбойской шляпе на самом деле звали Сергей Лебядкин. Но об этом я узнала гораздо позже, от следователя, поскольку так — по имени — к нему никто из приятелей не обращался. Даже, когда говорили о нём за глаза, его звали Америкой.

«Вот это кличка!» — позавидовала я, когда услышала в первый раз, — «мне б такую». Но все, включая Америку, снова звали меня Кармен.

То чем они занимались, классифицировалось уголовным кодексом как мошенничество. Предварительный сговор группы лиц с целью присвоения имущества или денежных средств путём обмана либо злоупотребления доверием. Статья номер сто сорок семь, пункт второй. Наказывается лишением свободы на срок до шести лет с конфискацией имущества или без таковой или исправительными работами на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой.

Как щепетилен язык уголовного кодекса, как элегантно сотканы формулировки: «злоупотребление доверием» или «сговор группы лиц» — тут же невольно представляешь бледных господ во всём чёрном. Сидят за круглым столом, на руках тугие лайковые перчатки, плотные шторы задёрнуты, свет предусмотрительно выключен. Овалы лиц похожи на лунные пятна, как на зимних пейзажах Куинджи. Происходит предварительный сговор с целью присвоения имущества и денежных средств.

На деле группа лиц выглядела не столь зловеще. Для начала мне нужен задник, фон из точно составленных компонентов — запах московского лета (тёплый асфальт, пыль и гарь, немного бензина, тополиная горечь), кусок городского пейзажа где-то в районе Бронных или закоулков за кинотеатром «Октябрь» на Калининском. Саундтрек — ровный гул машин с редкими воплями милицейских сирен.

Портрет группы лиц будет выполнен мной в динамичной манере. Не Рембрандт — помните групповой портрет господ в шляпах вокруг вскрытого трупа на столе — не так, а скорее в стиле Репинских живописных эскизов к «Заседанию Думы». Несколько точных мазков, пара ударов кистью — и вот вам Победоносцев. Блик на пенсне, пух бакенбардов и блеск аксельбантов, орлиный клюв — готово! Лучше, чем живой.

Начну с персонажей второстепенных, постепенно перейду к главным.

Вот Котя Людковский, милый и свежий мальчик, румяный как купидон, он похож на кудрявого Ленина с октябрятского значка. Живёт в коммуналке на Беговой, живёт с мамой, которая через пару лет повесится, когда узнает, что Котю зарезали в пересыльной тюрьме под Владимиром.

А вот Спектор. Я так никогда и не узнала фамилия это или кличка. Он из профессорской семьи, порода видна сразу — тонкие пальцы, узкие запястья, бледная шея, на виске голубая жилка. Спустя тысячу лет он позвонит мне из Австралии, кажется, из Мельбурна. Будет показывать фотографии дочерей, уже почти взрослых и тоже породистых. Мы проговорим час и ни разу не помянем ни то лето, ни тех людей. Под конец он признается, что я ему дико нравилась — тогда, в прошлом веке. Ещё он скажет, что у его жены рак и ей осталось месяца два-три.

Кумец и Ерохин — этих нужно описывать парой. Второй напоминает не совсем удачную копию первого: с лицом что-то не так и подбородок вялый, но в остальном — не отличить. И тряпки, и жесты, и смех; даже курят они одинаково — элегантно отставив надломленную кисть. Кстати, именно Кумец и Ерохин колотили Алика Купера в тот день у Планетария.

Миша Дункель — заносчивый и драчливый, из состоятельной еврейской семьи: мама директорствует в меховом ателье, папа ходит в белой рубашке даже дома. Живут в Кунцево, по стенам настоящие холсты в рамах — натюрморты и осенние пейзажи. Дача в Переделкино, почти в писательском посёлке. Дункель отсидит два года, после эмигрирует в Германию, где сколотит банду из поляков и поволжских немцев, которые будут грабить транзитные фуры на трассе Франкфурт-Познань. В перестрелке его ранят в грудь, но удачно — пуля пройдёт навылет, не задев жизненно важных органов. Впрочем, я всегда сомневалась в их наличии. Дункель будет хвастать шрамами, задрав рубашку прямо в ресторане — вот входное отверстие, а вот там, под лопаткой, выходное. Ещё он мне покажет двести тысяч долларов сотенными купюрами, металлический чемодан (совсем как в кино), будет стоять на стуле рядом с ним весь ужин.

Наконец, Америка. Белая ковбойская шляпа, пардон, стэтсон, — неотделимый компонент образа; так невозможно представить Сталина безусым или Черчилля без сигары. Его лицо, словно уловив стиль эпохи, удачно сочетало в себе черты Элвиса и Делона, причём, в профиль он больше походил на американца, а в анфас — на француза. Америка явно знал об этом сходстве и наверняка провёл перед зеркалом не один час, копируя презрительно вздёрнутую губу и голубоглазый прищур под изогнутой бровью.