Книга Зеркальный лабиринт - Софья Ролдугина

После того, как я дал первый тюбик Вольке в обмен на рисунок, он прозвал меня Фокусником. Только Волька знал, что дело было не в сценке на открытии выпускного, а в стремительно исчезающих прыщах на его лице.

Волька нарисовал мне замечательную ширму. С нее на зрителей таращились призраки, будто бы вылезающие из голубоватого тумана. Издалека казалось, что призраки ищут глазами конкретного человека, и что, как только найдут, выберутся за пределы ткани, сцапают и утащат его в свой мир. Это было действительно страшно, хотя и не имело к сути фокуса никого отношения.

Летом, с наступлением каникул, Волька выпросил у меня эту ширму и продал ее кому-то за небольшие деньги. На них мы купили пива, сигарет и шоколадок.

– Я могу продавать твой крем, – сказал тогда Волька. – Заработаем, а? Красиво жить не запретишь!

– Если бы все было так просто. Это же вдохновение. – Я вкратце рассказал ему о том, какие эмоции испытываю при приготовлении крема.

– У меня то же самое, брат! – Воскликнул Волька, впиваясь пятерней в копну волос. – Не поверишь! Когда рисую. Не всегда, но случается. Особенно когда этих твоих призраков рисовал! Такое ощущение, что моими руками кто-то управляет. Именно поэтому призраки и вышли такими живыми. Мне иногда казалось, это самое, что они реально выберутся наружу. За нами.

Мне стало не по себе. Мой-то крем был волшебный. То есть, он и правду обладал какими-то необыкновенными свойствами. А если допустить, что Волькины рисунки тоже несли некое волшебство, то, стало быть, его призраки и правда могли выбраться?

– Надеюсь, ты продал ширму достойным людям.

Волька усмехнулся, глотнул холодного пива (что на жаре было особенно к месту). Сказал:

– Может быть, они и правда того достойны.

Я вернулся в номер, не переставая думать о прошлом. Окунулся в прохладу, нагоняемую кондиционером, осмотрел огромный дорогой номер. На кровати, поверх золотистого одеяла, лежала Марго. Она была обнажена. Притворялась, будто дремлет. Ее любимая игра: ждать, пока я подойду сзади и положу руки ей на талию. Тогда она, быть может, проснется. Или шепнет одними губами: «Возьми меня так!»

И мне приходилось ее брать.

Сейчас же, разглядывая старое морщинистое тело с вздувшимися черными венами на ногах и с желтой кожей, седые редкие волосы (парик валялся тут же, на пороге), потрескавшиеся пятки, складки кожи по бокам и на ягодицах, я подумал, что именно такой видел маму в последний раз.

Она умерла четыре года назад, но я в мельчайших деталях запомнил последние минуты ее жизни.

А еще вспомнил, как она трясла меня, сразу после выпускного – так сильно, что что-то болезненно хрустнуло в шее – пытаясь выпытать, у кого я взял этот проклятый крем. Морщинки вернулись на ее лицо, кожа на руках обвисла, а мешки под глазами сделались темно-сливового цвета. Мама кричала:

– Ты же знаешь! Ты все прекрасно знаешь! Просто ты меня ненавидишь, да? Потому что мы развелись! Потому что мы…

Я правда ее ненавидел. Из-за папы, который был хорошим человеком, но слишком слабохарактерным.

После того случая мы с ней прожили одиннадцать долгих лет. Я был рядом, когда мама состарилась окончательно, превратилась в ходячий желтушный скелет. Ее вставная челюсть постоянно выпадала. Время от времени я натирал маму кремом. Всю ее дряблую кожу. Это был второй волшебный крем. Он разглаживал морщины и заживлял мелкие раны. Мне было интересно, как долго мама сможет прожить в оболочке из нестареющей кожи. Внутри нее все сгниет, а кожа останется упругой и эластичной. Я, конечно, не смог добиться такого эффекта, чтобы мама помолодела на двадцать или тридцать лет. Но мне удалось сделать так, чтобы на последних фотографиях в семьдесят два года она смотрелась примерно также, как и в пятьдесят.

Мама замечала изменения, но уже была не в силах взять меня за плечи и вытрясти секрет омоложения. Ей оставалось только ворчать что-то о бывшем муже, нерадивом сыне и о том, что в этом мире ее больше никто не любит.

И вот я смотрел на Маргариту и мне казалось, что она сейчас тоже повернется и скажет что-нибудь в таком же духе. Например, какой у нее плохой сын. У нее правда где-то был сын. Главный управляющий крупной нефтяной компании. Маргарита нечасто о нем вспоминала, но его лицо попадалось мне на обложках журналов вроде Forbes.

Я присел на край кровати и положил ладонь на морщинистую, обвислую ягодицу. Ощущения, будто под рукой желе из холодильника.

Марго шевельнулась. Я не сводил глаз со складок кожи на спине, в которых скопились капельки пота.

– Возьми меня так, – прошептала Маргарита хрипловатым, треснувшим голосом.

Мне пришлось ее взять. Быстро, бестолково и яростно. Наверное, Маргарита решила, что это такой вид сексуальной игры. На самом деле мне просто было противно.

2

На каникулах между девятым и десятым классами мы с Волькой остались в городе.

Мы могли целыми днями гулять по полупустым улицам, загорать у фонтанов на центральной площади, валяться на газонах в парках. Одним словом, бездельничали, как могли.

Как-то раз мы забрались в подвал многоэтажного дома и бродили среди переплетений гигантских труб, которые дышали едкими влажными испарениями. Под ногами клубился дым. Мигали красным редкие лампочки. Будто мы оказались в лабиринте из которого никогда не выберемся.

Волька нашел выступ, подтянулся и забрался на одну из больших теплых труб под самый потолок. Я последовал его примеру. Мы уселись на мягкую стекловату, свесив ноги. Где-то журчала вода. В полумраке легко было представить себе, что где-то здесь бродит, скажем, Минотавр, разыскивающий малолетних любителей приключений.

Волька сказал:

– Мне кажется, что у каждого человека есть такие способности. Ну, знаешь, как у тебя с кремом. То, что человек может делать лучше всего. Вроде дара.

– Как в фильмах? – усмехнулся я.

– Но ты ведь не отрицаешь, что тобой кто-то вроде бы руководит. Как кукловод? Это и есть дар. Я вот чувствовал несколько раз, что так и было. Невидимая сила брала мои руки и рисовала вместо меня. Как будто кто-то присоединил невидимые ниточки к пальцам. Представь!

Волька показал, как он рисует будто бы с нитками на пальцах. Выходило немного страшновато.

– Знаешь, что, – я спрыгнул с трубы. – Пойдем-ка отсюда. Воняет и холодно.

– Испугался, что ли?

– Если бы. На солнце хочу, согреться. Лето на дворе, а мы сидим в этой тухлятине. Тебе чушь в голову потому и лезет, что по подвалам шляешься.

– Кто бы говорил, – заворчал Волька, но с трубы слез и отправился за мной к выходу из подвала.

Уже под ярким июньским солнцем, когда мы оказались на крыльце старого ДК, я уселся на бетонную щербатую ступеньку и сказал:

– Может быть ты и прав. У нас где-то в глубине есть тумблер, который проворачивается в нужном месте и позволяет делать разные уникальные вещи. Дар. Или гениальность. Я не знаю. Освобождает этого невидимого кукловода и дает ему какую-то силу, чтобы нами управлять. Как он работает, я не знаю. Но иногда чувствую, как что-то в груди проворачивается. Без моего ведома.