Книга Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан

– Что, голый? – недоверчиво спросил Балби.

– Наверное, у него где-то была припрятана одежда.

– Он сделал это, чтобы напустить туману и заставить полицию его разыскивать? Если бы Ариндон действительно хотел исчезнуть, он сказал бы жене, что уходит от нее, и смылся бы.

На эти доводы Бриггсу нечего было возразить.

– Профессор Кроу, вы согласны, что это какая-то чертовщина? – спросил Балби.

– Да, – ответил Кроу. – Если вас удовлетворит такое объяснение.

Балби кивнул.

– Есть какие-то соображения по поводу того, что означают эти странные отметины?

– Нет, – честно признался Кроу.

Бриггс закатил глаза, как бы говоря: «Толку от этого профессора никакого».

Балби пару секунд переваривал это его «нет», как будто пытался распробовать на вкус какую-то необычную еду.

– Но прежде вы видели что-то похожее?

– Да.

Наступила еще одна пауза.

– Ну, что же вы? Продолжайте, – прервал молчание Бриггс. – Поведайте нам свой секрет.

Кроу почувствовал его неприязнь и остался доволен этим. Именно на таком уровне он и предпочитал иметь дело со смертными, чтобы потом, провожая их до могилы, не особенно сожалеть об их уходе.

– Некоторые африканцы наносят на тело порезы камнем или стеклом, а потом втирают в ранки состав из определенных растений, препятствующий нормальному заживлению. От этого на коже появляются бугры, из которых складываются порой весьма занятные рисунки, можете мне поверить.

– Похожи ли эти узоры на те, что были на теле нашей жертвы? – поинтересовался Балби.

– Я этого не заметил. К тому же я бы сказал, что в Африке рисунки наносят более умело, чем те, что мы видим на фотографиях. Узоры туземцев бывают очень красивыми.

– Дикари! – фыркнул Бриггс, качая головой.

– Ну, тут есть одна интересная деталь, – заметил Кроу. – В тамошнем племени дикарем сочли бы именно вас, потому что у вас нет таких порезов. По понятиям африканцев, это отличительная черта, выделяющая человека из мира зверей.

– А в тех племенах принято калечить людей?

– Они точно не срезают им лица, если вы к этому клоните.

– Тогда что же все-таки означают эти отметины? – не унимался Бриггс.

– Боюсь, офицер, этот вопрос и меня ставит в тупик. Все, что я скажу, будет лишь догадкой.

– Так поделитесь с нами, – сказал Бриггс.

– Давайте повременим, – вмешался Балби. – Не будем затуманивать сознание домыслами. Помимо практики, используемой дикими племенами, какое еще вы могли бы предложить объяснение, профессор?

– Остальное выходит за пределы моей компетенции, офицер. Как обыватель и дилетант, я назвал бы это безумием. Просто и коротко.

– Какой-то странный безумец, – возразил Балби. – Он вытаскивает человека среди ночи из постели, да еще и не потревожив при этом его жену, которая в это время сидит на первом этаже…

– Только Ариндон, мистер Андервуд и Доусон пропали ночью, сэр, – заметил Бриггс. – Ярдли и Фалк просто ушли и не вернулись. Точнее, вернулись, но уже по частям.

Кроу надоело слушать споры полицейских. Он закрыл глаза и погрузился в убаюкивающие ритмы, отбиваемые колесами поезда.

Профессор до сих пор помнил удивление, которое испытал, впервые увидев паровоз, и у него перед глазами пронеслось его первое путешествие по железной дороге. Кроу часто задавался вопросом, чем все это закончится, эта бесконечная череда технических чудес, которая началась, как ему казалось, с падения Константинополя. Тогда, нужно признаться, эффективность новой турецкой пушки просто поразила его.

Хотя Кроу многое позабыл, это его память сохранила – переполненный людьми, осажденный Адрианополь, бескрайние степи, дервиши, кружащиеся в танце смерти, точно берсеркеры из его юности. Знай Кроу, чем это все закончится, он бы просто сдался туркам, которые в таких ситуациях умели быть милосердными.

В те времена Кроу – хоть тогда он и не носил этого имени – еще не знал истинной природы своего проклятия. Насколько ему запомнилось, он уже четырежды принимал образ волка; он жил дольше любого из людей, но еще никогда не сталкивался со смертью лицом к лицу. Вернувшись в конце концов в город, Кроу узнал, что о нем написали поэму. И пока за окном вагона проплывали деревенские пейзажи Центральной Англии, он прочел ее про себя:

В свете кровавой луны пузырилась водаНа каменных ступенях трех утесов, вздымавшихся из моря.

Он стоял перед Вратами,Несокрушимый в своем одиночестве.

Его изогнутые клыкиПризрачно поблескивали.«Полдень из ночи, вся жизнь – сплошное сияние!» –Прокричал он и ринулся на орды врага.

«Все-таки византийские христиане были неважными поэтами», – подумал профессор. Там было еще что-то о его возвращении, о юных девственницах, о черных кораблях, затянутых в огромную воронку, и о мирте, вырванном с корнем из дна морского.

Когда Кроу вернулся на службу к турецкому султану и увидел, как пострадал город, он поклялся, что больше никогда в жизни не совершит ничего такого, что могло бы закончиться написанием аналогичной эпической поэмы. Он пришел к выводу, что об историях со счастливым концом ничего подобного не напишут.

Как-то, уже в двадцатых годах двадцатого века, один из его друзей написал о Кроу шутливое стихотворение. Поводом к этому послужил говорящий попугай, доставшийся ему в наследство от пожилой дамы, жившей в его доме этажом ниже. Оказалось, что в приватной обстановке эта женщина сквернословила – лексикон у птички явно был «не детский».

Жил-был парень по имени Кроу.Унаследовал он попугая ручного.Но ждала сковородка птичку в финале пути,После того как она невпопад закричала на Мейси: «На хрен иди!»И та убрала шаловливую руку проказника Кроу[7].

Таковы были пределы его амбиций, если судить по данному стихотворению. Кроу нравился этот новый, легкомысленный, отрешенный, английский способ существования. Потому что за десять столетий его жизни серьезность уже ощущалась как непомерно тяжкое бремя.

На самом деле все, что Кроу запомнил о смерти, – это ее цвета. Краски, которые, казалось, всасывают в себя свет. Жизнь действительно можно было бы сравнить с сиянием. Так что, наверное, византийцы были не так уж безнадежны по части поэтических образов.

Внезапно Кроу вернулся в реальность. Сидя в своем углу, он задремал, а теперь встал, размял ноги и выглянул в крошечное окошко почтового вагона.

Они подъезжали к Ковентри, городу трех шпилей, хотя в данный момент Кроу видел только два из них. Место выглядело привлекательно; здесь, по крайней мере, можно будет с удовольствием посмотреть достопримечательности. Кроу подумал, что самым интересным для него будет средневековое сердце города. Бóльшую часть Средневековья он провел в Германии и находил архитектуру некоторых английских городов очень похожей на тамошнюю. Он не понимал, зачем немцы так настойчиво пытались вступить в войну с Англией. «Здесь совершенно такие же люди», – подумал профессор. Англичане медленно учатся такому ценному качеству, как сдержанность, но не существует каких-то фундаментальных проблем, которые нельзя было бы решить за столом переговоров.