Книга Ревизор 2.0 - Геннадий Марченко

Что же касается характера градоначальника, то был он в меру добр и в меру строг, своими полномочиями не злоупотреблял, но и спуску при случае не давал. В казнокрадстве замечен не был, однако от взяток не отказывался. А поскольку на поклон к нему по разного рода делам приходили часто, потому и нужды в средствах на своём посту Муравьёв-Афинский не испытывал.

Узнав о приезде проверяющего из столицы, Антон Филиппович в первый момент испытал лёгкое душевное волнение, своими переживаниями поделившись с супругой, но та поспешила мужа успокоить. Мол, не пойман – не вор.

– А пригласи-ка лучше, душа моя, этого чиновника на ужин, возможно, проникнется дружбой, да и мы получше разузнаем, что это за человек, – посоветовала она.

Что, собственно, Антон Филиппович и сделал, поскольку не придерживался правила: «Выслушай женщину и сделай наоборот».

– Весьма рад, что соизволили заглянуть в нашу скромную обитель, – раскрыв объятия, по-дружески обнял гостя градоначальник, разве что не решился облобызать. – Узнал о вашем приезде и тут же решил пригласить отужинать. В гостинице кормят, может, и сытно, но без изысков, а мы уж тут расстарались. Как говорится, гость на порог – ставь самовар и пирог… Это вот душа моя, супруга Татьяна Леопольдовна.

Копытман склонился, целуя пахнувшую смесью мускуса, ванили и амбры ручку хозяйки дома, чью голову украшал кружевной льняной чепец.

– А это предводитель дворянства N-ского уезда Вольдемар Аверьянович Ковыль, – представил градоначальник одного из двух стоявших по бокам и чуть позади него мужей.

Копытману сразу же вспомнился киношный Киса Воробьянинов в исполнении Сергея Филиппова. Правда, тот был худым и длинным, а этот низеньким и толстым, однако при этом весьма подвижным типом. Предводитель расплылся в подобострастной улыбке, сделал пару коротких шажков в направлении гостя и, обхватив ладошку Петра Ивановича сразу двумя руками, долго её тряс. Освободив наконец ладонь, Копытман незаметно вытер её о сюртук.

Предки Вольдемара Аверьяновича происходили с Полтавщины, а дворянством, как гласила представленная в Дворянский союз родословная Ковыля, был пожалован его пращур Осип. Тот якобы был первым товарищем самого Богдана Хмельницкого, чем его потомок невероятно гордился. Как любил рассказывать Ковыль, Осип отличился в битве при Жёлтых Водах, Корсуне и Пилявцах, а также лично отвозил письмо гетмана русскому царю Алексею Михайловичу. Сам же Вольдемар Аверьянович при всей своей живости характера вёл довольно скучную жизнь, обременённый вечно болеющей супругой, прыщавым сыном семнадцати лет и немолодой любовницей, к которой заезжал каждую субботу в одно и то же время.

Следом был представлен заведующий градской больницей, доктор Ганс Иоганнович Кнут, который учтиво поклонился. Копытман поклонился в ответ. Признаться, он поначалу решил, что это кто-то из прислуги, и уже было собирался отдать ему головной убор. Но, к счастью, Муравьёв-Афинский успел того представить гостю, и таким образом конфуза удалось избежать. А свой шапокляк инспектор передал вышедшему чуть с опозданием лакею, которого хозяин кликал Мартьяном.

Кнут сказал, что нередко обедает у Антона Филипповича, а сегодня тем паче случился повод познакомиться с прибывшим из столицы чиновником. И что ежели тому надумается проверить состояние дел в градской больнице – то он завсегда готов принять и провести небольшой ausflug[4].

Кнут говорил с сильным акцентом, но размеренно, поэтому понять его было можно, так как в России немец жил уже почти два десятка лет. В своё время окончив Гейдельбергский университет и обладая в молодости страстью к путешествиям, он оказался в далёкой варварской России, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж и дикой. А русские женщины, которым тощие фрейлейн и в подмётки не годились, вовсе покорили сердце заезжего доктора. Впоследствии с одной из них, пышнотелой особой из средней руки купеческого рода, он связал себя узами брака. В этом союзе на свет появились двое очаровательных малышей, имя которым он, впрочем, дал на свой манер – Эльза и Карл.

Выдержав экзамен в Медицинской канцелярии, он приступил к работе сначала в Москве, а после судьба занесла Ганса Иоганновича с семьёй в уездный N-ск, где ему была предложена должность заведующего больницей взамен ушедшего на покой, который тоже был из немцев. В N-ске Кнута все стали называть по-простому – Ганс Иваныч, на что он не обижался. В целом доктор был добрым, хотя и масоном, и даже пытался как-то организовать в городе ложу братства вольных каменщиков, однако понимания не нашёл. Но лечил неплохо, и ежели случалось кому-то из благодетелей города захворать, то приглашали неизменно Ганса Иваныча.

Впрочем, в последнее время он увлёкся новой методой, которую ему в письме описал его бывший товарищ по студенческой скамье, ныне державший практику в Дрездене, Клаус Шульц. Тот был шутником преизрядным, однако за давностью лет Кнут и забыл об этой особенности характера знакомца, а потому всё им написанное воспринимал всерьёз. Метода же заключалась в том, что будто бы диагноз уже вполне можно ставить по внешнему виду утренних человеческих испражнений. Причём Шульц приводил несколько примеров, кои Кнут старательно переписал в тетрадочку.

И вот уже полгода, опроставшись по утрам, каждый раз Ганс Иваныч тщательнейшим образом изучал недавнее содержимое своего кишечника, с намерением углядеть намёк на ту или иную болезнь. Не углядев, вздыхал с явным облегчением, потому что, как и всякий доктор, опасался хвори в себе как чёрт ладана. Если же, чего доброго, замечал непорядок – тут же начинал употреблять лекарства от того, что ему, как считал Кнут, могло грозить.

Фекалии своих отпрысков он также подвергал изучению, а вот супружница Мария Фёдоровна глазеть мужу на свои испражнения категорически запрещала, угрожая ему быть битым первым же попавшимся под руку предметом. Супругу, которая после родов ещё более увеличилась в объёмах, Ганс Иваныч уважал и побаивался, а потому, однажды получив отказ от подобного рода предложений, больше не лез.

Новую методу он пытался внедрить и среди своих пациентов. Если в больнице, куда обычно попадали представители низкого и среднего сословия, Кнут был царь и бог, то пациенты мастью повыше, которых он обсуживал на дому, на просьбу продемонстрировать образцы кала только кривили рот и крестились.

– Идёмте же наверх, – сказал городничий, принимая гостя под руку. – Кстати, как вас разместили?

– Молитвами Елизаветы Кузьминичны Мухиной, вполне сносно.

– Да-да, слышал эту историю, как они изволили встретить вас, пребывавшего в весьма бедственном положении, на тракте и поселили на постоялом дворе у Гусака. Я лично выразил госпоже Мухиной письменную благодарность.

– Жаль только, что ей приходится оплачивать моё пребывание на постоялом дворе, – вздохнув со всей возможной горечью в голосе, прозрачно намекнул инспектор.

– Это мы немедля же исправим. Отныне, пока вам не придёт материальная помощь из столицы, расходы на ваше содержание на постоялом дворе я беру на себя!