Книга Точка бифуркации - Николай Пономарев

Дома была мама и ожидала совсем другую компанию. Взаимно оробев, мама и Марина представились друг другу. Потом мне было сказано, что для бутербродов есть колбаса и хлеб. После чего мама скрылась в родительской комнате – ей нужно было проектировать озеленение загородного участка заказчика. Близился дедлайн.

– Ты похож на отца? – спросила Марина, когда мы прошли в мою комнату.

– Наверное, – ответил я.

Вот никогда не интересовался, на кого я похож. Уж если на то пошло, то я скорее был похож на деда со стороны матери, чей брат так ловко танцевал, что прижился в Москве. Хотя, если посмотреть на молодого отца… Я вытащил альбом.

Альбом – это такая семейная традиция, официальные фотографии, ведь всё остальное хранится по жёстким дискам компьютеров и ноутбуков, по бложикам и в социальных сетях. Отец чаще всего фотографирует природу севера, иногда делает селфи на фоне полярной ночи. Мама постит фотографии «Я и мои вьющиеся розы», «Я и мой урожай княженики», «Я и мой малыш». Пусть вьющиеся розы постоянно вымерзают, урожай княженики – три ягоды, а у малыша пробиваются усы, всё это вызывает небывалый прилив гордости. Мне фотографии на страницы обычно сбрасывает Вжик, ей в настройках разрешено. Альбом – итог всего этого. Лучшее с тех пор, как мои родители купили цифровой фотоаппарат, и всё, что осталось для истории семьи со времён фотоаппарата плёночного. Есть и совсем раритетные дореволюционные снимки, и я на прошлогодних соревнованиях, с цветами и медалями.

Марина с интересом просмотрела страницы, где я пухлый малыш, радостный и слюнявый. Вероятно, вычисляла, чьих родительских генов во мне больше, хотя очевидно, что пополам.

– Ты помнишь себя маленького? – спросила она, вглядываясь в фотографию, где я возле фонтана на площади качусь на машинке.

Я сказал, что помню. Тут же вспомнил один из моментов, что отлично запечатлелся: сижу, очень важный, и рулю, и еду. Целых десять минут, но для меня это была почти бесконечность, я хохотал, звал родителей посмотреть, как умею, врезался в бордюры, и отец выруливал за меня.

– А я не помню, – сказала Марина. – Совсем ничего до школы. Первое воспоминание – это когда мама ведёт меня за руку в школу. Я уже немного понимаю, что происходит вокруг, значит, научилась раньше. И я могла говорить вслух. Быть может, когда-то я могла и слышать. Мне говорили, что я до школы ходила в специальный детский сад. Но его в моей памяти нет. Так что это не точно. Это странно – вдруг очнуться и начать жить. Все мои знакомые хотя бы немного помнят себя до семи лет.

Думаю, что начать жить внезапно, однажды включившись, – это сродни фантастике. Я о ней долго рассказывал, попутно объясняя непонятные Марине слова и медленно показывая губами, как они произносятся. Она отлично читала слова по губам, и я забывал, что она не слышит. И только когда подходил к полке с книгами и бросал какие-то фразы, стоя спиной, вдруг понимал, что ответа не будет. С того времени обычно говорю только в лицо.

О бутербродах Марина сказала, что это не еда. Ну да, легендарные пирожки с картофелем из «Беляшной» – это пища, а колбаса на куске белого хлеба – нет. Тогда мы вместе пожарили картошку. Точнее, почистили, а потом Марина отодвинула меня от плиты. Я не возражал – мало ли, посчитает меня сексистом, мешающим её самореализации. Так всегда Мурзя ругалась, когда я или Валерка пытались ей помогать. Страшное ругательство. Марина встала вполоборота к плите, чтобы видеть, о чём я говорю, и помешивала лопаткой картошку. Картошка имеет свойство притворяться, что жарится сама и помогать ей не нужно, а потом взять и пригореть. Всё это время мы продолжали обсуждать способы колонизации Марса. Я пересказывал фильм, на который в прошлом году мы ходили вчетвером. Там космонавт выживал в марсианской пустыне. Марина не видела этот фильм. Она вообще в кинотеатры не ходит и если смотрит фильмы, то только с субтитрами, иначе половина смысла непонятна. Шансы совместного похода в кино обнулились.

А Марс если и колонизируют, то точно не мы и не при нашей жизни. Я бы хотел, чтобы это было после того, как Марина сможет услышать, как галки на элеваторе каркают и шумят тысячами крыл. Кажется, что-то такое уже изобрели. Но это не точно.

Картошка получилась отличная, хотя слегка пригоревшая. Мама, правда, ворчала, что мы истратили на неё целую пачку сливочного масла и можно было вообще на растительном. Но она сама однажды так разжаривала кольца морковки, пытаясь при этом вычерчивать приусадебный план, что за полдня жарки превратила их в активированный уголь, а на дне сковороды появились нежно-серые пятна. И то только после того, как гарь счистили мы с отцом. Так что в таких случаях я посмеиваюсь.

Ровно в семь Марина сказала, что ей пора домой, и мы пошли на остановку.

– Встретимся завтра? – предложил я.

– Нет, – ответила она. – Завтра я не могу.

– Тогда на следующей неделе?

Она уехала на автобусе номер двенадцать, а я всё не уходил. Стоял и глядел вслед автобусу, а потом вверх. Город не лучшее место, чтобы смотреть на звёзды. Нужно уехать подальше, чтобы вам открылся весь мир планет, галактик, созвездий. Возможно, в Чукале небо как раз такое, там мало фонарей и дымящих труб. Но и здесь, вечером на остановке, если поднять голову, можно осознать объём и глубину космоса и обрести надежду, что в будущем мы долетим хотя бы до Марса и начнём его колонизацию. А перед этим научимся возвращать слух, даже если слуховые нервы не работают. Прежде чем уехать, Марина сказала: «Возможно». Значит, шансы есть.

Подъехала пустая маршрутка, и водитель открыл дверь. На всякий случай, вдруг мне обязательно нужно ехать. Я лишь улыбнулся.

Марины не оказалось в соцсетях. Полвоскресенья поисков – и всё напрасно. Это не удивило. Удивительнее было то, что там вообще не было Смоленицыных. Очень редкая фамилия. Может статься, что когда Марина выйдет замуж и поменяет фамилию, то на свете останется только один Смоленицын – её отец.

Потом приехал Валерка. Один. С Достоевским. Если он решил что-то изучить, то обязательно изучит. Дочитав «Преступление и наказание», он одолел и «Бесов». Объявив, что спойлеров не будет, он почти сразу пересказал содержание последней книги. Валерка такой, не может в себе держать.

– Ты Ремарка и Стейнбека читал? – спросил я.

– Кто же Ремарка не читал, – важно ответил Валерка. – А «О мышах и людях» Стейнбека мы с Ольгой Александровной в театре смотрели. Хотя это не то.

Я не читал Ремарка и готов поспорить, что ещё Вжик. Но вообще мне стало немного обидно, что Валерка с Мариной легко нашёл бы общие темы в литературе. С первой встречи. Валерка пообещал дать почитать, но после того, как я прочту Достоевского. Вымогатель. Сам скачаю и прочту.

– А ты не знаешь, глухоту можно вылечить?

– Не знаю, – признался Валерка. – Тебе это зачем надо?

Я ответил неопределённо. Мы помолчали. Валерка словно укладывал что-то в мозгу, а я размышлял, надо ли было спрашивать.

– У неё тугоухость, – догадался наконец Валерка. – Вы с ней встречаетесь. Слушай, это хамство – нас не познакомить.