Книга Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Возникает, впрочем, вопрос, была ли бы эта попытка завладеть Данцигом более удачной, нежели осада Кольберга, продолжавшаяся безуспешно два года. Но хотя дипломатия врагов Фридриха и продолжала таким образом работать в его пользу, положение прусского короля оставалось по-прежнему почти безвыходным, и он был готов признать себя побежденным. В марте 1761 года он подписал с Портой дружественный и торговый договор, который, встревожив сначала Россию, послужил для нее затем только лишним предлогом вновь взяться за оружие. В июле Дания, из-за своих споров с великим князем, хотела было вступиться за Пруссию, но русский посланник в Копенгагене получил приказание немедленно оставить этот двор, если «страсть» возьмет у датчан верх «над самым здравым рассудком», и Дания сейчас же «изъявила умеренность». И, наконец, в октябре прусскому королю был нанесен самый чувствительный удар из Лондона. Выход Питта из кабинета лишил Фридриха его главной опоры. Преемник Питта, Бют, начал с того, что отнял у Фридриха субсидии, которые Англия платила своему союзнику, а вскоре затем вступил в секретные сношения с Марией-Терезией. Раскрытие измены Тотлебена в июне оказалось тоже гибельным для Фридриха. У него было в это время в России много шпионов, и среди них один неоценимый. Великий князь не скрывал роли, в которую его вовлекало его страстное поклонение прусскому герою. «Король прусский великий волшебник, – говорил он открыто в большом обществе, – он всегда знает заранее наши планы кампании. Не правда ли, Волков?» Этот последний сообщал великому князю необходимые сведения и служил ему посредником в его предательской переписке с Фридрихом. Но Тотлебен, принимавший непосредственное участие в войне, получавший часто важные и ответственные назначения и пользовавшийся доверием своих начальников, оказывал прусскому королю более действительную помощь. Через еврея Забадко он посылал в прусский лагерь правильные отчеты об операциях русской армии, о всех планах и последних приказах. В июне Забадко был пойман, вслед за этим арестовали и Тотлебена. И странное явление – между прочим, одного этого явления было бы достаточно, чтоб показать, как должны быть осторожны иностранцы в своих суждениях о России, которая не подходит под обычные мерила нравственности и представляет собою особенный мир – после того как преступление изменника было доказано, и он сам сознался в нем и был приговорен военным судом в царствование Елизаветы к смертной казни, в царствование Екатерины его помиловали и возвратили ему его военные чины!

А.Е. Коцебу. Взятие крепости Кольберг в ходе Семилетней войны 5 декабря 1761 года

В конце года новое несчастье обрушилось на Фридриха. Кольберг был наконец взят русскими под предводительством неустрашимого Румянцева, вместе с которым отличился и Суворов, будущий князь Италийский. Кольберг был полуразвалиной, но упорство, с которым его защищал Фридрих, показывает, какое значение придавал прусский король этому городу. И действительно, наступающая русская армия уже приближалась к шведской, петля вокруг Фридриха стягивалась все крепче, и гибель его становилась все более вероятной, почти неминуемой. Его могло спасти только чудо. Он знал это, бессильный отражать сыплющиеся на него со всех сторон удары, он взывал только к «Его Священному Величеству Случаю». И мольба его была услышана.

Смерть Елизаветы

В продолжение всей этой кампании 1761 года Фридриху, уже не пытавшемуся, как раньше, препятствовать соединению русских и австрийцев, которое совершалось в Силезии у него на глазах, и принужденному запереться в укрепленном лагере Бунцельвица, – помогала лишь крайняя глупость его врагов. Окружив его со всех сторон, русские, которыми по-прежнему командовал слабоумный Бутурлин и которые по-прежнему находились в ссоре с австрийцами, почему-то затем отступили. Но зато, получив от Бутурлина вспомогательный корпус в двадцать тысяч человек под командой Чернышева, Лаудон взял первоклассную крепость Швейдниц «почти невероятным способом», – как говорил Фридрих. И, чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног, великий полководец вновь возвращался к надежде на помощь турок, пытаясь связать с нею свое непрочное счастье. «Если эта надежда погибнет, – писал он Финкенштейну в январе 1762 года, – надо будет подумать о том, чтобы сохранить те остатки моих владений, которые, при помощи переговоров, удастся вырвать из жадных рук наших врагов… Верьте, что если бы я видел хоть малейшую возможность, ценою величайшей опасности, восстановить государство на его прежних основаниях, я бы не говорил вам того, что говорю теперь».

Это было признание в окончательном, непоправимом поражении, последний отчаянный крик затравленного зверя, который чует, что его сейчас бросят на растерзание псам.

Но тут вмешался в дело «Его Величество Случай» или Провидение. Еще с начала предшествовавшего года здоровье Елизаветы внушало ее ближним большую тревогу. Затянувшаяся война, которую ее религиозное чувство осуждало, но гордость заставляла продолжать, непрерывные заботы о внешних и внутренних делах, тяжело давившие на нее с тех пор, как Бестужев со своим невозмутимым апломбом не снимал их с ее плеч, явная неспособность Воронцова и всех министров, вызывающий тон и скандальное поведение великой княгини, странности и преступные происки великого князя, интриги, направленные против ее наследия, которые императрица видела вокруг себя, полное отчаяния сожаление об утраченной красоте, безумный страх смерти, – все это соединилось вместе, чтоб сломить ее силы, и прежде расшатанные излишествами всякого рода. Частые истерические припадки, незакрывавшиеся раны на ногах и кровотечения, с которыми становилось все труднее бороться, говорили о неизбежном и близком конце. Строгий режим мог бы, конечно, отодвинуть его на некоторое время, но Елизавета, хоть и вела с каждым годом все более замкнутую жизнь, не хотела отказаться от удовольствий. За зиму 1760–1761 года она только раз была на большом выходе в праздник Андрея Первозванного, остальное время она запиралась у себя в спальне, через длинные промежутки времени принимая министров и выслушивая их доклады, не поднимаясь с постели, двери ее апартаментов были раскрыты только редким избранникам, болтливым кумушкам и тенору Компаньи, комику ее итальянской труппы, общества которого искали поэтому иностранные послы, с Эстергази во главе. В продолжение долгих часов она рассматривала материи, примеряла костюмы и говорила о тряпках. Иногда какой-нибудь туалет казался ей удачным, и она объявляла о своем намерении быть в театре или на балу, но когда платье было надето, волосы Елизаветы торжественно зачесаны кверху, как в былое время, когда она была во всеоружии своей молодости, и искусство косметики применено по всем правилам, чтоб скрыть ее увядающую красоту, она, взглянув в последний раз в зеркало, отменяла спектакль или праздник и на многие дни замыкалась в одиночестве, предаваясь ничегонеделанию и печали. Каждая попытка выйти из этого состояния изнуряла ее. Она уже никогда не обедала вне дома, приглашала к своему столу лишь близких, ела мало и пила только квас или рюмку венгерского. Но между едой, стараясь стряхнуть с себя уныние и слабость, она приучилась поглощать в громадном количестве крепкие наливки. И, наконец, даже теперь ее верному и простодушному спальнику, оберегавшему ее ложе, приходилось быть свидетелем таких же бессонных ночей, как и прежде…