Книга Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Не лучше было и положение в городах. Чиновники всеми правдами и неправдами стремились стать нахлебниками государства. Меж сословиями часто возникали большие трения, и Филарету вместе с царём приходилось заниматься многими спорными делами. Филарет никому не давал поблажки, на всей державной жизни чувствовалась власть его крепкой руки.

Не все, однако, хотели быть под его рукой, и он ощущал это. Знал, что Марфа «вербовала» сторонников своей партии из тех, кто недолюбливал властного патриарха. Филарет делал вид, что не замечаем этого. Впрочем, он не терял надежды, что самые разумные бояре сами придут к нему.

Поэтому он не удивился, когда на другой день увидел входившего к нему князя Воротынского. После смерти в минувшем году князя Фёдора Мстиславского первым, именным представителем бояр стал Воротынский.

На князе Иване Михайловиче был богатый боярский охабень, держался он важно, но всё выдавало в нём угасающие силы: потухший взор слезящихся глаз, тонкогубый ввалившийся рот. Рука, опиравшаяся на посох, дрожала. «Тебе не делами бы заниматься, а собороваться пора», — подумал Филарет, но тут же усовестился своего холодного приговора. Ему и горько было, что старинные роды уже были неспособны играть в жизни деятельную роль. Их славные дни были позади.

Филарету припомнились дела князя Ивана на литовской границе. С каким достоинством держался он, когда приехал туда уполномоченным послом! Филарет, находившийся в то время в соседнем стане, слышал, как паны негодовали на слова князя Ивана о «неправдах польского короля». Поносил князь и своих бояр-изменников. Возмущался Михаилом Салтыковым, который «мимо своего дворишка» прихватил чужую усадьбу, а именно Ивана Годунова, и изменником Федькой Андроновым, посягнувшим на двор благовещенского протопопа. Воля такая дана была им поляками.

Вспомнились Филарету и мудрые слова, какими обличал князь Воротынский злой позор поляков: от вас-де большая смута, а бесчестите вы нас тем, что поставили над нами худых людишек да воров. Этого прежде на Руси ни при каких опалах не бывало. И с горечью думал Филарет, что и ныне на Руси, по польскому обычаю, за худыми норовят идти худшие: подобные братьям Салтыковым, ловкие и бессовестные, дерзкие и неразборчивые в средствах. Они брали такие взятки, за которые прежде сурово карали.

Все эти мысли и соображения заставили Филарета отказаться от подозрения, что князь Иван пришёл посланцем от Марфы. Он помог боярину скинуть охабень, довёл его до кресла.

— Сказывай, князь Иван Михайлович, что за думка привела тебя ко мне?

— Думка аль сомнение, а всё же не даёт мне покоя.

— Ты не о братьях ли Салтыковых пришёл со мной говорить? — на всякий случай спросил Филарет.

— Нет, не о них. Но коли помянул своих племянников, скажу: люди они для державы опасные, и мой совет тебе: не дозволяй им в силу войти.

Филарет ответил:

— Думки наши с тобой одинаковые, князь Иван Михайлович. В наше время в делах государских крепость надобна.

— Вижу, патриарх, как ты о державе заботишься. Однако и тебе совет нужен, как далее государить. Как думаешь, что на нас близится?

— Войны с Польшей не миновать. С полуденной стороны и турки могут урон учинить, и хан, и татары. А казна пустая.

Филарет многозначительно смолк.

— Ведаю: ты затеял военную реформу, да полумерами тут не обойтись. Кого думаешь над войском поставить?

— Князя Дмитрия Черкасского и князя Бориса Лыкова.

Воротынский покачал головой. Это были ближники Филарета и его любимцы. Да не такие головы нужны были, чтобы с бедой справиться. Но как сказать об этом Филарету? И всё же князь решился:

— Князья Черкасский да Лыков всё больше меж собою воюют вместо того, чтобы думать, как против ворога стоять.

Князь Иван долго излагал Филарету свои соображения о реформах, какие надлежало провести в государстве. Филарет слушал, посмеиваясь про себя. Ужели бородатые мужи взялись за ум? Вот и француза, хоть и незнатного, но досужего в политике, поместил боярин на своём подворье и речь повёл непривычную, начал со слов француза хвалить Ришелье. Видимо, знал, о чём было говорено в Боярской думе.

— Ты, князь Иван, пошто ныне на заседании не был?

— Али не сказывали тебе? Болезнь да старость так скрутили, что и не чаял больше спасти живот свой. Молитвами токмо и остался жив. Тяжко было на душе, и мрак застилал очи, а губы шептали: «Господи, не дай мне скончаться, даруй мне жизнь». Припомнил, как Езекия был болен и принял причастие перед смертью, однако же дано было ему ещё пятнадцать лет жития...

— Чаял и ты, что Господь услышал твои молитвы.

— Думаю ещё пожить с вами некоторое время.

— Дай-то Бог! Руси нужны такие мужи, как ты...

Помолчав немного, Филарет спросил:

— О французе том что думаешь? Верные ли вести привёз он о Ришелье?

— Приведу его к тебе, коли хочешь. Человек он досужий. О жизни в Московии також много наслышан. Сказывал мне, будто ты и обличьем и твёрдым характером с тем кардиналом схож и дороги ваши одинаково крутизну набирают. Дивное совпадение: Ришелье, как и ты, имеет духовный сан и, почитай, одновременно с тобой утвердился первым лицом на государской службе. Ныне он входит в регентский совет и ведомо, что скоро войдёт в совет королевский.

Филарет с некоторым удивлением посмотрел на князя Воротынского. Ему ещё никто не говорил с такой откровенностью, что он был первым лицом на государской службе. Принято было считать, что с первых лет поставления в патриархи он в совете у сына-царя.

Воротынский, казалось, понял, о чём подумал патриарх.

— Герцог Ришелье, — заметил он, — на многие годы вперёд определил судьбу и величие Франции.

Наступило многозначительное молчание.

— Что же говорят о короле? Не умаляется ли его роль при всемогущем кардинале?

Филарет помнил слова французского посла о том, что министр Ришелье считает своей первой целью величие короля, а второй — могущество королевства.

— Посол Франции полагает, что в стране всё вершится одной волей кардинала, но величие Людовика Тринадцатого и его роль в судьбе государства не умаляются, — произнёс Филарет.

— Жизнь научила уму-разуму не только нас грешных, но и французов. Я помню, как «крепила» у нас державу Семибоярщина. Брат твой Иван Никитич тоже заседал в Семибоярской думе и, чай, рассказывал тебе о наших делах...

— Ты к чему это о Семибоярщине вспомнил? Ныне Салтыковы её тоже поминают.

— Сам ведаешь, отчего эта Семибоярщина так люба твоим родичам. Твёрдая рука им не по нраву.

— И как думаешь, отчего?

— Знаешь поговорку: «Все хотят порядка, да разума нехватка»?

Воротынский погладил бороду, улыбнулся.