Книга Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

При обсуждении генералом Курловым и его помощниками доставленных Богровым сведений у названных должностных лиц не возникало никаких сомнений в достоверности его сообщений. Между тем при надлежащем внимании к таковым, естественно, должен был возникнуть ряд вопросов, вызывавших необходимость весьма осторожного отношения к словам бывшего сотрудника. Прежде всего представляется непонятным, почему Богров, получив еще в конце июля совершенно определенные указания на готовившиеся террористические акты и будучи непосредственно связан с участниками заговора, не счел нужным заявить немедленно подполковнику Кулябке, с которым у него сохранились хорошие отношения, а сделал это лишь под влиянием каких-то неясных намеков в прессе и самоубийства арестанта в охранном отделении. Затем означенные должностные лица совершенно не остановились на том, что Богров уже в течение ряда лет был вне сношений с охранным отделением и мог решительно изменить свой образ мыслей и отношение к интересам розыска. Не обратило на себя внимание и то обстоятельство, что Богров был заподозрен революционерами в предательстве, и потому факт посвящения его «Николаем Яковлевичем» в конспиративнейшие замыслы террористов мог навести на серьезные сомнения. Не поколебало безграничного доверия к Богрову даже и возникшее у Спиридовича подозрение, что Богров получил от «Николая Яковлевича» слишком мало сведений за свое обещание содействовать в подыскании квартиры и моторной лодки.

Оставив все эти существеннейшие вопросы в стороне, генерал Курлов, Веригин, Спиридович и Кулябко перешли к принятию разыскных мер, вытекавших из сомнительных разоблачений Богрова, причем было решено командировать жандармского ротмистра Муева с отрядом филеров для негласного розыска в Кременчуг, который, по удостоверению Веригина, представлял собой революционное «гнездо», и запросить начальника С.-Петербургского охранного отделения о лицах, упоминаемых в заявлении Богрова. По поводу первого из означенных распоряжений генерал Курлов пояснил на допросе, что, как он понял из Доклада подполковника Кулябки, Богров, сделав накануне свое заявление, вернулся обратно в Кременчуг, почему он, Курлов, придавал особенное значение разработке наблюдения в этом городе. Однако же и это заявление генерала Курлова не может быть признано правильным. Так, прежде всего ни Кулябко, ни другие участвовавшие в докладе лица не сообщали генералу Курлову никаких сведений, которые давали бы основание предположить об отъезде Богрова из Киева. Подобное сообщение даже и не могло исходить от Кулябки, так как, по его распоряжению, с утра 27 августа было установлено филерское наблюдение за домом Богрова на случай приезда к нему «Николая Яковлевича», который, конечно, не мог бы по-явиться у Богрова, если бы последний не находился в Киеве.

27 августа вечером ротмистр Муев получил приказание от Кулябки отправиться в Кременчуг, для наблюдения за появлением «Николая Яковлевича» в городе и в дачной местности «Потоки», причем Кулябко делал все свои распоряжения «на лету» и дал Муеву настолько неудовлетворительное описание наружности означенного лица, что Муев затруднился взяться за исполнение поручения и Кулябко выяснял эти приметы путем переговоров с кем-то по телефону. Насколько небрежно велось все это дело, устанавливается также и тем, что когда, находясь на месте, Муев депешей от 30 августа затребовал от Кулябки дополнительные данные о приметах «Николая Яковлевича», то эта телеграмма осталась без ответа. Ротмистр Муев пробыл в Кременчуге до начала сентября.

Что касается переписки с полковником фон Коттеном, то в телеграммах к нему были помещены только краткие запросы о лицах, упомянутых в записке Богрова, и от имени Товарища Министра поручено учредить за ними наблюдение. При этом источника получения означенных агентурных сведений, а равно и того, что они относятся к серьезнейшему заговору террористического характера, указано не было. С своей стороны, полковник Коттен, по его показаниям, догадался, что заключавшиеся в депешах данные исходят от Богрова, так как последний докладывал и ему о тех же обстоятельствах летом 1910 года, Полковник фон Коттен послал Кулябке по телеграфу, а частью почтой ответ справочного характера, но при этом, считая, что Кулябко «конспирирует» с ним, не упомянул также о Богрове и не высказал своего мнения о нем, основанного на изложенных выше условиях службы Богрова Петербургскому охранному отделению. Столь ненормальный характер сношений между должностными лицами, ведающими одно и то же дело, представляется, по-видимому, результатом гонения Веригина и Спиридовича против фон Коттена, так как, по объяснению последнего, он знал, что всякое его сообщение будет использовано названными лицами при докладе во вред ему. Между тем, если бы в переписке между подполковником Кулябкою и начальником С.-Петербургского охранного отделения в данном случае была осуществлена необходимая и естественная полнота сообщений, то, быть может, отрицательный отзыв Коттена о работе Богрова в Петербурге поколебал бы безграничное доверие к Богрову.

Наряду с этим, как генерал Курлов, так и его ближайшие помощники не остановились на таких мерах розыска, которые вытекали с очевидностью из заявления Богрова. Прежде всего никто из означенных лиц, и даже Кулябко, не учредили наблюдения за самим Богровым, которое имело весьма существенное значение, если не в видах проверки его поведения, не внушавшего руководителям розыска подозрений, то с целью взять от него для проследки тех террористов, которые могли встретиться с ним на улицах. Затем проживание Богрова в собственном доме при отсутствии его родителей давало полную возможность поместить негласное наблюдение в доме или даже в помещении, занятом Богровым. Мера эта представлялась в данном случае безусловно необходимою, ибо дом Богрова, как это было известно и Кулябке, состоит из большого количества квартир, часть коих занята целыми учреждениями, например, больницей, вследствие чего надзор за движением посетителей был крайне труден. Между тем расследованием обнаружено, что установка внутреннего наблюдения в квартире Богрова могла быть осуществлена. Даже при исключительно благоприятных условиях, так как одна из его прислуг находилась в приятельских отношениях с писцом охранного отделения Сабаевым, который бывал в квартире Богрова. В деле имеются указания на то, что Кулябко знал об этом обстоятельстве, но, очевидно, будучи отвлечен возложенными на него посторонними заботами, не вспомнил о нем или считал надзор за Богровым излишним при своем слепом к нему доверии.

Не подлежит никакому сомнению, что после заявления Богрова перед генералом Курловым во весь рост встала чрезвычайная опасность, угрожавшая не только двум Министрам, но и Особе Вашего Императорского Величества. Казалось бы, при таком подавляющем положении, разработке доноса Богрова надлежало посвятить все те силы, которые можно было использовать в столь тяжелый момент, вызвав в Киев имевшихся в распоряжении Товарища Министра опытных чинов Департамента Полиции и корпуса жандармов. Между тем генерал Курлов, знавший из докладов подполковника Кулябки о совершенной необеспеченности Киевского охранного отделения личным составом, не только не усилил таковое после 27 августа кем-либо из жандармских офицеров, но даже не освободил подполковника Кулябку и его помощников от разъездов по городу и от наружной службы в народной охране. Вследствие такого отношения к данному делу вся работа, созданная в Киеве заявлением Богрова, осталась на руках старшого филера Демидюка, Кулябко же продолжал в течение всех последующих дней почти вовсе отсутствовать из отделения, хлопотать бесцельно на улицах и потому не мог сколько-нибудь вдумчиво относиться к замыслам Богрова, который, видя это совершенно ненормальное положение охранного отделения, использовал неправильные действия должностных лиц для своих злодейских планов.