Книга Пират Ее Величества - Николай Курочкин-Креве

Англичан поразила утварь этих дикарей. Предметы обихода делались, в основном, из коры деревьев — но отличались таким изяществом формы и совершенством пропорций, что украсили бы, пожалуй, самый изысканный европейский дом. Но особенно восхитили англичан — ведь то были моряки, в лодках разбирающиеся! — лодки туземцев. Не просмоленные, не конопаченные, они сшивались из древесной коры узенькими полосками тюленьей кожи так плотно, что воды не пропускали вовсе. Металлического у них не было ничего, все инструменты их были — остро заточенные обломки раковин. А из коры они могли сшить в зависимости от надобностей, ведро и миску, плащ и шапку, колыбельку и пеленку, и палатку, и одеяло и даже мешки…

(Замечу в скобках, что когда через четверть тысячи лет после Дрейка в тех же местах прошел английский корабль «Бигль», пассажир, некий мистер Чарльз Дарвин, отметил, что за «двести пятьдесят лет от Дрейка до Фицроя своеобразные лодки островитян не изменились!»)

Первое слово, слышанное англичанами от этих дикарей, было «Яммерскуннэр!» — что означало «Дай мне!». При этом у туземцев безраздельно господствовали коммунистические принципы: все полученное делилось строго поровну, на всех. Кусок сукна, выпрошенный у англичан, с великими трудами — сукно было добротное, настоящее йоркширское — разорвали на лоскутки и были рады!

Питались дикари моллюсками, рыбой, тюленьим мясом, яйцами диких птиц да грибами, растущими на здешнем буке в тех местах, где кора не слезла. Выглядели эти грибы как ярко-желтые, чуть приплюснутые шары величиною с кулак, от женского до — самые крупные — матросского. Поскольку туземцы ели их сырыми и отравлений видно не было, кое-кто из матросов тоже попробовал. И объявили, что даже довольно вкусно: вкус сладковатый, запах нежный, точь-в-точь шампиньоны, и тонкая, почти слизистая, консистенция. «Французы были бы от этого в полном восторге!» — утверждали те из пробовавших, кому случалось повоевать или по другим делам побывать во Франции. Федор рискнул последним и убедился: ну да, очень похоже на французские грибные соусы, какими угощали его союзники в хоукинзовском рейсе на «Сити оф Йорк».

Но более всего на острове Елизаветы Федора поразили не туземцы, а две скромные маленькие птички, обе хохлатые: белоголовая мухоловка и дятел — маленький, сам черный, а хохолок алый. Край света, даль невообразимая — а птички свои, родные. Аж на душе потеплело — и не у одного только нашего главного героя. Как привет с родины птички…

4

Когда пролив снова повернул на девяносто градусов (нет, не следует думать, что он поворачивал дважды на протяжении своих трехсот сорока пяти миль, на манер самоварной трубы. Речь идет об общем его направлении, а не о бесчисленных извилинах и тупиках!), берега переменились враз. С обоих берегов — сплошная зелень, столь густая, что со стороны за десять саженей уже не разобрать, лес перед тобой, терраса, травою заросшая, или кустарники. Все это прорезано бесчисленными многоступенчатыми водопадами. И тут же — горы в нетающем снегу почти от подножия. В воздухе стало сыро, и после месяцев патагонской полупустынной сухости у людей пошли прыщи, каждая царапинка, какой прежде и не замечали, немедля начинала распухать и гноиться… Голубые ледники, цветом резко отличные от снежников, ниспадали прямо в незамерзающее море…

С берегов бросаются в воду пингвины, то и дело вдали киты пускают фонтаны (к счастью для англичан, не подплывая близко: ведь для лишенных маневра в теснинах деревянных кораблей Дрейка столкновение с перепуганным китом могло оказаться гибельным!)… А в воде появляются чудовищные буро-зеленые ремни длиною во много локтей. Они все длиннее, и их все больше. Прямо суп какой-то, а не море! Берега, если не отвесные, покрыты валами этих водорослей в ярд высоты. Свежие, они резко пахнут морем, высыхая на солнце, желтеют, съеживаются, покрываются кристалликами соли и пахнут слабее. Но если просохнуть не успеют — скажем, дождь или снег помешали или завалило новым валом выброшенных волнением водорослей — Боже мой, как нестерпимо они воняют, перегнивая! Хуже гнилой капусты! Ей-богу! И все же нашлись охотники эту неимоверную морскую траву засушивать на память! Потому что, видите ли, им никто в Англии на слово не поверит, если они начнут травить про травку в двести футов длиною и более. Причем кто-то из матросов (к сожалению, мистеру Хиксону так и не удалось дознаться, кто именно!) набрался дурости, взобрался до фор-марса-реи и развесил на ней свои пахучие сувениры, воспользовавшись тем, что фор-марсель давно не поднимали. Само собой, первый порыв свежего ветра эти ленты сбросил на головы офицерам, стоявшим на корме, и палубной команде, возившейся с переводом грота на другой галс…

Могучие сплетения этих водорослей плотно отгораживали у берегов невидимыми молами бухточки со спокойной водой. Выглядело это совсем как заводи на реке. А легонький «Мэригоулд» эти плавучие плотины часто останавливали, и ему то и дело их обходить приходилось.

После острова Елизаветы пролив стал как бы шире, но легче по нему продвигаться от этого не стало. Даже наоборот. Потому, что все пространство между раздавшимися берегами заполняли острова, островки, рифы и мели. Нуньеш да Силва сокрушался, что его богатый опыт в этих неизведанных водах малополезен. Определить глубину по цвету воды — и то не очень-то получалось из-за того, что скопления водорослей меняли цвет вод по сравнению с привычным. Думаешь, что тут мель — а тут как раз самое глубокое место, только дно заросло этими чудовищными водорослями. Пять раз бросали лот — адмирал любопытствовал, на какой глубине могут расти эти подводные леса. Оказалось, что вплоть до шестидесяти сажен!

Лабиринты, проходы в никому еще не ведомом мире… День за днем внутри белого пятна на карте… Поиск проходов между скалами и между отмелями. Холодные ливни и бешеные шквалы со снегом, летящим почти горизонтально… Казалось, никогда уже не выбраться трем деревянным скорлупкам из этого безлюдного лабиринта. Что выхода отсюда нет вообще!

Наконец, затратив на эти безотрадные блуждания более времени, чем на весь остальной путь через пролив, и нанеся на карту обнаруженный проход, 6 сентября корабли Дрейка вышли в Тихий океан. Дрейк ликовал. Сбывалась его заветная мечта. Он приказал поворачивать на северо-запад. Теперь ближайшей целью экспедиции была Перу — великая страна сокровищ…

5

Но на следующий же день после выхода кораблей Дрейка в Тихий океан разыгрался жесточайший шторм. Начинался он как самый обычный, каких каждому моряку за жизнь доводится испытывать многие десятки, если не сотни. Но утром не взошло солнце. То есть где-то оно, наверняка, взошло — но при выходе из Магелланова пролива его видно не было. Ночная мгла не рассеялась и к полудню. И еще сутки такая буря трепала корабли. Потом ослабела… На три часа. И разразилась с новой силой. На двое суток… И так пятьдесят два дня подряд! «Некоторые называют этот океан „Тихим“, но для нас он был скорее „Безумным"“, — писал преподобный Флетчер. К счастью, буря началась не сразу после выхода из пролива, и корабли Дрейка успели отойти достаточно далеко от берегов, — а то бы разбило о скалы!

Целый месяц люди Дрейка не видели ни земли, ни солнца, ни луны, ни звезд — только взбесившееся море да мутная мгла. Питьевая вода испортилась, непросыхающая одежда истлела и распадалась, еда загнила… Люди ослабели, двигались медленно, все были раздражены до предела. Ночью с 30 сентября на 1 октября при очередном усилении бури навсегда исчез из виду «Мэригоулд». Еще через пару дней потерялся или погиб и вице-адмиральский корабль — «Елизавета».